Л. Н. Толстой - Полное собрание сочинений. Том 38.

Н. Я., какъ и всѣ его сотоварищи-философы, не видѣлъ этого, не видѣлъ того, что религія, не въ смыслѣ тѣхъ извращеній, которымъ она вездѣ подвергалась и подвергается, а въ смыслѣ признанія и выраженія неопредѣлимыхъ, но всѣми сознаваемыхъ началъ (души и Бога), есть неизбѣжное условіе какого бы то ни было разумнаго, яснаго и плодотворнаго ученія о жизни, (такого ученія, изъ котораго только и могутъ быть выведены ясныя и твердыя начала нравственности), и что поэтому религія въ ея истинномъ смыслѣ не только не можетъ быть враждебна философіи, но что философія не можетъ быть наукой, если она не беретъ въ основу данныя, установленныя религіей.

Какъ ни странно это можетъ показаться для людей, привыкшихъ считать религію чѣмъ-то неточнымъ, «не научнымъ», фантастическимъ, нетвердымъ, науку же чѣмъ-то твердымъ, точнымъ, неоспоримымъ, въ дѣлѣ философіи выходитъ какъ разъ наоборотъ.

Религіозное пониманіе говоритъ: есть прежде всего и несомнѣннѣе всѣго извѣстное намъ неопредѣлимое нѣчто: нѣчто это есть наша душа и Богъ. Но именно потому, что мы это знаемъ прежде всего и несомнѣннѣе всего, мы уже никакъ не можемъ ничѣмъ опредѣлить этого, a вѣримъ тому, что это есть и что это основа всего, и на этой-то вѣрѣ мы и строимъ уже все наше дальнѣйшее ученіе. Религіозное пониманіе изъ всего того, что познаваемо человѣкомъ, выдѣляетъ то, что не подлежитъ определѣнію, и говоритъ объ этомъ: «я не знаю ». И такой пріемъ по отношенію къ тому, что не дано знать человѣку, составляетъ первое и необходимѣйшее условіе истиннаго знанія. Таковы ученія Зороастра, Браминовъ, Будды, Лаотзы, Конфуція, Христа. Философское же пониманіе жизни, не видя различія или закрывая глаза на различія между познаніемъ внѣшнихъ явленій и познаніемъ души и Бога, считаетъ одинаково подлежащими разсудочнымъ и словеснымъ опредѣленіямъ химическія соединенія и — сознаніе человѣкомъ своего «я», астрономическія наблюденія и вычисленія и — признаніе начала жизни всего, смѣшивая опредѣляемое съ неопредѣляемымъ, познаваемое съ сознаваемымъ, не переставая строить фантастическія, отрицаемыя одна другою, теоріи за теоріями, стараясь опредѣлить неопредѣлимое. Таковы ученія о жизни Аристотелей, Платоновъ, Лейбницевъ, Локковъ, Гегелей, Спенсеровъ и многихъ и многихъ другихъ, имя же имъ легіонъ. Въ сущности же, всѣ эти ученія представляютъ изъ себя или пустыя разсужденія о томъ, что не подлежитъ разсужденію, разсужденія, которыя могутъ называться философистикой, но не философіей, не любомудріемъ, a любомудрствованіемъ, или плохія повторенія того, что по отношенію нравственныхъ законовъ выражено гораздо лучше въ религіозныхъ ученіяхъ.

Да, какъ ни странно это можетъ показаться людямъ, никогда не думавшимъ объ этомъ, пониманіе жизни какого бы то ни было язычника, признающаго необъяснимое начало всего, олицетворяемое имъ въ какомъ бы то ни было идоле, какъ бы неразумны ни были его понятія объ этомъ необъяснимомъ начале, такое пониманіе жизни все-таки несравненно выше жизнепониманія философа, не признающаго неопредѣлимыхъ основъ познанія. Религіозный язычникъ признаетъ нѣчто неопредѣлимое, вѣритъ, что оно есть и есть основа всего, и на этомъ неопредѣлимомъ хорошо или дурно строитъ свое пониманіе жизни, подчиняется этому неопредѣлимому и руководится имъ въ своихъ поступкахъ. Философъ же, пытаясь опредѣлить то, что опредѣляетъ все остальное и потому не можетъ быть опредѣлено, не имѣетъ никакого твердаго основанія ни для построенія своего пониманія жизни, ни для руководства въ своихъ поступкахъ.

Оно и не можетъ быть иначе, такъ какъ всякое знаніе есть установленіе отношеній между причинами и следствіями, цѣпь же причинъ безконечна, и потому явно, что изслѣдованіе извѣстнаго ряда причинъ въ безконочной цѣпи не можетъ быть основой міросозерцанія.

Какъ же быть? Гдѣ же взять ее? Разсужденіе, т.-е. дѣятельность ума, не даетъ такой основы. Нѣтъ ли у человѣка еще другого, кромѣ разсудочнаго, познанія? И отвѣтъ очевиденъ: такое, совсѣмъ особенное отъ разсудочнаго, независимое отъ безконечной цѣпи причинъ и послѣдствій, познаніе каждый знаетъ въ себѣ. Познаніе это есть сознаніе своего духовнаго «я».

Когда человѣкъ непосредственно самъ находитъ это независимое отъ цѣпи причинъ и слѣдствій познаніе, онъ называетъ это сознаніемъ, когда же онъ находитъ это общее всѣмъ людямъ сознаніе въ религіозныхъ ученіяхъ, онъ называетъ это познаніе, въ отличіе отъ познанія разсудочнаго, вѣрою. Таковы всѣ вѣры отъ древнѣйшихъ до новѣйшихъ. Сущность всѣхъ ихъ въ томъ, что, несмотря на тѣ, часто нелѣпыя, формы, которыя онѣ приняли въ своемъ извращеніи, онѣ все-таки даютъ воспринимающему ихъ такія независимыя отъ цѣпи причинъ и послѣдствій основы познанія, которыя однѣ только и даютъ возможность разумнаго міросозерцанія. Такъ что научный философъ, не признающій религіозныхъ основъ, неизбѣжно пoставленъ въ необходимость, вращаясь въ безконечной цѣпи причинъ, отыскивать воображаемую и невозможную причину всѣхъ причинъ. Религіозный же человѣкъ сознаетъ эту причину всѣхъ причинъ, вѣритъ въ нее, и, вслѣдствіе этого, имѣетъ твердое пониманіе жизни и такое же твердое руководство для своихъ поступковъ. Научный же философъ не имѣетъ и не можетъ имѣть ни того, ни другого.

На-дняхъ ученый профессоръ объяснялъ мнѣ, какъ теперь уже всѣ душевныя свойства сведены къ механическимъ причинамъ, «еще только сознаніе не совсѣмъ объяснено», говорилъ съ поразительной наивностью ученый профессоръ. «Мы знаемъ ужъ всю машину, только еще не совсѣмъ знаемъ, чѣмъ и какъ она приводится въ движеніе». Удивительно! Не сведено къ механическимъ процессамъ только (очень хорошо это «только») сознаніе. Не сведено еще, но профессоръ, очевидно, увѣренъ, что вотъ-вотъ на-дняхъ получится свѣдѣніе о томъ, что какой-нибудь профессоръ Шмитъ изъ Берлина или Оксенбергъ изъ Франкфурта открылъ механическую причину сознанія, т.-е. Бога въ душѣ человѣка. Развѣ не очевидно, что старушка гвѣрующая въ матушку казанскую Царицу Небесную, не только нравственно, но умственно несравненно выше этого ученаго профессора?

Извините меня, Константинъ Яковлевичъ, за то, что я такъ пo-старчески разболтался. Въ оправданіе могу сказать только то, что предметъ этотъ — а именно ложное понятіе о значеніи религіи, столь распространенное среди нашего такъ называемаго образованнаго общества, всегда занималъ меня, занимаетъ и теперь, занималъ и тогда, когда мы дружили съ Николаемъ Яковлевичемъ. Помню, что я указывалъ ему на это его, по моему мнѣнію, раздѣляемое со всѣми людьми науки, ложное пониманіе значенія религіи. Не помню, въ какой именно формѣ я высказывалъ ему эти мысли, вѣроятно не въ той, въ которой я высказываю ихъ теперь, но помню, что высказывалъ ему ихъ, и что онъ болѣе или менѣе соглашался со мной.