Толстой Л.Н. - Полное собрание сочинений. Том 78

3Председатель московского комитета Н. В. Давыдов приехал в Ясную Поляну 25 марта.

4См. письма №№ 101 и 170.

1908 г. Марта 25. Я. П.

Получил ваше доброе письмо, милый Анатолий Федорович. 1Оно отвечает на то, которое не дошло до вас. Не дошло же оно до вас п[отому], ч[то] я посылал его в Москву моей дочери с тем, чтобы она, будучи в Петербурге, лично передала его вам. Но она не поехала в Петербург и привезла письмо назад. Исполняя ваше желание, посылаю его. 2

Вчера утром, получив ваше письмо, я не вспомнил сразу по почерку на конверте, чей именно это был почерк, решил, однако, что это письмо от человека, которого я люблю, и отложил, как я обыкновенно это делаю, письмо это под конец. Когда же распечатал и узнал, что письмо от вас, порадовался своей догадливости. Сейчас был у нас Н. В. Давыдов 3и говорил, что вы собираетесь к нам. Как бы хорошо было. 4

Ваше намерение писать свои воспоминания 5только может быть мне приятно.

До свиданья, надеюсь, дружески жму руку.

Лев Толстой.

1908. 25 марта.

Отрывок опубликован адресатом без указания даты в его «Воспоминаниях о Льве Николаевиче Толстом» — «Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения» к «Ниве» 1908, 9, столб. 70.

1Письмо А. Ф. Кони в архиве не найдено.

2См. письмо № 70.

3См. прим. к письму № 99.

4С Толстым А. Ф. Кони больше не встречался. Последний раз он был в Ясной Поляне в 1904 г.

5Речь идет о воспоминаниях Кони о Толстом. Напечатаны в «Литературных приложениях» к «Ниве» (см. первый абзац комментария).

1908 г. Марта 25. Я. П.

Ясная Поляна.

В ответ на ваше письмо советовал бы вам прочесть Мф. г. V, ст. 31 и 32. Не потому советую это вам, что это евангелие, которое считается священной книгой, а потому, что тут выражено самое практическое, мудрое правило, относящееся к вашему положению. В половом вопросе как было, так всегда и останется идеалом полное целомудрие: человек естественно стремится к нем у, так как противное целомудрию состояние есть состояние животного. Но так как достижение полного целомудрия трудно молодым людям, то ближайшее приближение к нему есть супружество, при котором муж не покидает жены, и жена не покидает мужа для того, чтобы они оба имели возможность исполнять то, что одно оправдывает супружество: родить и воспитать детей. Когда же мужчина оставляет жену и берет другую, то, очевидно, у него идеал не целомудрие, а личное счастье. И потому в вашем вопросе советовал бы вам употребить всю силу воли над собою для того, чтобы расстаться с тем человеком, который вовлекает вас в грех и в тяжелое во всех отношениях положение. Как вам лучшим образом сделать это, не огорчив и не оскорбив того человека, это вы знаете. Мой совет очень определенный, и я ничего другого сказать вам не могу.

Желаю истинно вам настоящего блага. Прощайте, желаю вам всего хорошего, и самое хорошее для вас есть освобождение от того соблазна, в котором вы находитесь.

Лев Толстой.

25 марта 1908.

Печатается по копировальной книге № 8, л. 164, куда вклеен дубликат подлинника, написанного на машинке (в дубликате подпись и собственноручная дата воспроизведены рукой H. Н. Гусева). Продиктовано в фонограф. Впервые опубликовано в TT, 1, стр. 18—19.

В письме от 8 марта 1908 г. П-н, учительница двухклассного училища, просила совета в вопросе своей личной жизни. Она полюбила женатого человека, чем вызвала протест со стороны своей матери. Его жена не соглашалась на развод, и, кроме того, они не могли жениться потому, что он еврей, а она христианка. Сойтись с ним без брака значит убить свою мать. Он предлагал уехать зa границу, но она не решалась покинуть мать, которую содержала. Пробовала забыть его, не удавалось, потому что это не увлечение, а прочная любовь. Жизнь сделалась для нее мукой.

1908 г. Марта 25. Я. П.

Ясная Поляна.

Милостивый Государь Господин Редактор,

Посылаю вам прилагаемое письмо. 1Таких писем от людей, отрицательно относящихся к моему предстоящему юбилею, я получил несколько, это же письмо я очень прошу вас напечатать, как желает этого автор его. Я, с своей стороны, тоже желал бы его напечатания, так как в связи с этим письмом я имею сказать кое-что относительно этого моего предстоящего юбилея.

Сказать я имею именно то, что готовящийся юбилей этот чрезвычайно тяжел для меня. Причин этому много. Одна из первых та, что я никогда не смотрел на такого рода чествования с сочувствием; мне казалось, что выражение сочувствия и любви к деятельности человека может выразиться никак не внешним образом, а близким соединением чувствами и мыслями с тем, к кому относятся эти мысли и чувства. Вспоминаю, как давно уже, лет около тридцати тому назад, во время чествования Пушкина и поставления ему памятника, милый Тургенев заехал ко мне, прося меня ехать с ним на этот праздник. Как ни дорог и мил мне был тогда Тургенев, как я ни дорожил и высоко ценил (и ценю) гений Пушкина, я отказался; 2знал, что огорчал Тургенева, но не мог сделать иначе, потому что и тогда уже такого рода чествования мне представлялись чем-то неестественным и, не скажу ложным, но не отвечающим моим душевным требованиям. Теперь же, когда это касается лично меня, я чувствую это еще в гораздо большей степени.

Но это последнее соображение. Другое, самое важное, это то, что выражено в этом письме и в других такого же рода письмах, именно то, что эти готовящиеся чествования даже при своем приготовлении вызывают в большом количестве людей самые недобрые чувства ко мне. Недобрые чувства эти могли бы лежать без выражения, но выбиваются и развиваются вследствие этого. Знаю, что эти недобрые чувства вызваны мною самим: сам я виноват в них, виноват теми неосторожными, резкими словами, которыми я позволял себе осуждать верования других людей. Я искренно раскаиваюсь в этом и очень рад случаю высказать это. Но это не изменяет самого дела. В мои года, стоя одной ногой в гробу, одно, что желательно, это быть в любви с людьми, насколько это возможно, и расстаться с ними в этих самых чувствах. Письмо же это и подобные ему, получаемые мною, показывают именно, что приготовления к юбилею вызывают в людях — и совершенно справедливо — самые обратные любви чувства ко мне. И это мне очень тяжело. Если бы на одной чашке весов лежали самые мне приятные и лестные одобрения людей, которых я уважаю, а на другой — вызванная ненависть хотя бы одного человека, я думаю, что я бы не задумался отказаться от похвал, только бы не увеличивать нелюбовь этого одного человека. Теперь же я чувствую, что этот готовящийся юбилей вызывает недобрые, нелюбовные чувства ко мне, которые я заслужил, не одного, а многих и многих, очень многих. Это мне мучительно тяжело, и поэтому я бы просил всех тех добрых людей, любящих меня, сделать всё, что возможно, для того, чтобы уничтожить всякие попытки чествования меня.