Толстой Л.Н. - Полное собрание сочинений. Том 85

6Толстой говорит о возвращении его к работе, которая явилась результатом глубоких умственных и душевных процессов, вызванных его участием в московской переписи 1882 г. Первые впечатления от этой переписи отразились в статье его, озаглавленной «О переписи в Москве», вышедшей в Москве в 1882 г. отдельным изданием. Но внутренняя работа, связанная с этими впечатлениями, углублялась, переходила в критику существующего социального строя и выливалась постепенно в обширный труд, получивший заглавие «Так что же нам делать?» В то время, когда писалось комментируемое письмо к Черткову, Толстой, найдя у себя первые черновые наброски этой статьи, обещал редактору «Русской мысли», С. А. Юрьеву, приготовить ее для одной из ближайших книжек журнала. Работа продолжалась в течение всего 1884 г. К концу года 20 глав статьи были написаны и вошли в январский № «Русской мысли» за 1885 г. Но цензура потребовала изъятия их из книжки журнала. Дальнейшую историю этого труда Толстого см. в относящихся к нему комментариях Н. К. Гудзия в т. 25.

7Из записей в Дневнике Толстого, начиная с 30 марта до 1 мая 1884 г., явствует, что у него бродили в это время замыслы двух художественных произведений — «Записок несумасшедшего», переименованных позднее в «Записки Сумасшедшего» (см. т. 26) и повести «Смерть Ивана Ильича» (см. там же), которую он называет вначале «Смерть судьи». 30 марта Толстой записывает в Дневнике; «Пришли в голову Записки несумасшедшего... Ох, как живо я их пережил»; 12 апреля — «Бродят опять мысли о записках несумасшедшего»; 18 апреля — «Попытки разных работ, из которых ни на одной не остановился»; 27 апреля — «Пытался продолжать статью. Не идет... Хочу начать и кончить.новое. Либо смерть судьи, либо записки несумасшедшего», и, наконец, 1 мая — «Стал поправлять «Ив. Ил.» и хорошо работал. Вероятно, мне нужен отдых от той работы, и эта — художественная — такая».

1884 г. Мая 2. Москва.

Пишу, дорогой другъ, только нѣсколько словъ, чтобы сказать, что я получилъ ваше послѣднее, что я живъ и здоровъ и безпрестанно думаю объ васъ.

Радость у меня была за это время одна большая, это письмо сына Ге 1къ своему брату, кот[орое] мнѣ сообщили. Это человѣкъ совершенно той же вѣры, какъ мы, — и человѣкъ вѣрующій, т. е. исполняющій. Онъ кончаетъ курсъ въ Кіевск[омъ] университетѣ. Бросаетъ дипломъ, будущую службу и учится ремеслу, чтобъ кормиться. Прекрасное письмо. Я покажу вамъ, когда увидимся. Нагорн[ую] Проп[овѣдь] нельзя печатать. Можно ли подчеркивать ее и распространять такія Евангелія? Какъ на это смотрятъ?

Я купилъ нѣсколько народныхъ духовныхъ книгъ и въ томъ числѣ изъ алфавита духовнаго Дмитрія Ростовскаго 2«О еже не зѣло скорбѣти въ скорбныхъ». — Читая это, я вспомнилъ о горѣ вашей матери и подумалъ,что ей хорошо прочесть это. 3Очень хорошо. Начиная с 7) и до конца.

Л. Толстой.

Полностью печатается впервые. Последний абзац был напечатан в ТЕ 1913, отдел «Письма Л. Н. Толстого», стр. 12. На подлиннике пометка рукой Черткова: «3 мая 84» — вероятно, согласно штемпелю отправления. Датируем на основании записи в Дневнике Толстого от 2 мая: «Написал письмо Ге, Черткову... всё дурные».

Толстой отвечает здесь на два письма Черткова — от 25 и 27 апреля 1884 г. В первом из них Чертков пишет в связи со смертью своего отца: «Панихиды, золото, ленты, возгласы дьякона, массы народа, великие князья, отец в гробу уже совсем разлагается, мать не спит, не ест, но, слава богу, здорова...» Переходя к мысли Толстого об издании Нагорной проповеди, высказанной им накануне при свидании их на московском Николаевском вокзале, он сообщает мнение главы евангелической секты «пашковцев», В. А. Пашкова, о том, что печатание отдельных глав из Евангелия разрешено не будет: Пашков пробовал, и ему это не удавалось. В письме от 27 апреля Чертков вновь возвращается к этому вопросу: «Все люди опытные говорят в один голос, что несколько глав из Евангелия отдельно взятых никогда не допустят у нас к печати, что издание Евангелия составляет прерогативу Синода и что только он пользуется правом (!) издавать Евангелие. Тем не менее, если пришлете ваше вступление, то сделаю всё возможное. А именно, вероятно, пошлю к одному знакомому в Одессу и попрошу его всячески похлопотать». Затем Чертков вновь высказывает совет написать изложение Нагорной проповеди, с введением к ней и заключением, имея в виду читателя из народа и передавая заповеди Христа тем доступным Толстому «простым детски-народным слогом, который имеет такую прелесть и силу». В заключение переходя к личным обстоятельствам, связанным со смертью отца, Чертков пишет: «Мать ужасно едко страдает, и больно, раздирает сердце смотреть на нее. Когда заговаривают с нею, то она временно развлекается, но когда сколько-нибудь сосредоточивается, то невыразимо страдает. Разумеется, нахожусь постоянно около нее».

1Речь идет о письме старшего сына художника Н. Н. Ге, близкого друга Толстого (см. о нем ниже, в прим. к письму № 29, от 10 октября 1884 г.), Николая Николаевича, к брату его Петру Николаевичу. H. H. Ге-сын (род. 1857 г.), вероятно, под влиянием Толстого, взгляды которого разделял и его отец, решил в это время бросить университет и жить физическим трудом. Намерение это он привел в исполнение, поселившись на хуторе отца, в Черниговской губ., где он женился на крестьянке и стал заниматься хозяйством, как простой крестьянин. Годы 1885—1887 жил у Толстого, помогая Софье Андреевне в деле издания сочинений Толстого.

В 1891—1892 гг. работал с Толстым на голоде. Позднее, после смерти отца, в 1894 г., резко изменил свои убеждения. Поселившись с 1901 г. в Швейцарии, принял французское подданство. Письмо его к брату, о котором здесь говорится, до сих пор не найдено, но о том, какое впечатление оно произвело на Толстого, можно судить еще в большей степени, чем по данному письму его к Черткову, по краткой записи в Дневнике и особенно по письму, написанному им в тот же день, 30 апреля 1884 г., к Н. Н. Ге-старшему. В этом письме он говорит: «Вы видали меня в минуты уныния и грусти. В сто раз, в 1000 раз больше грусти готов пережить за такие минуты невыразимой радости, которую я испытал, узнав по письму вашего Николая. Я не то, что согласен с каждым его словом, чувством и мыслью. Но всё это как будто мои слова, чувства и мысли. Меня поразило даже то, что некоторые мысли те самые, к[оторые] я выразил в моем последнем писании, к[оторого] он не читал... Покуда я жив, не перестану смотреть на него с особенным чувством замиранья сердца и любви, как смотрят на любимого человека, поднявшегося на колокольню, чтобы поставить крест. Страх и за то, что он оборвется и убьется, и за то, что он заробеет, и за то, что не сделает нужного нам всем дела». (См. письмо к Н. Н. Ге от 30 апреля 1884, т. 63.)