Мигель Сервантес Сааведра - Дон Кихот

— О мягкосердечный Санчо! О возлюбленный мой Санчо! — воскликнул Дон Кихот. — После этого я и Дульсинея будем всю жизнь благословлять твое имя. Когда к ней возвратится утраченный ею облик, для нас наступят дни величайшего блаженства. Решай же, Санчо, когда ты начнешь бичевать себя. Чтобы ускорить дело, я прибавляю тебе еще сто реалов.

— Когда начну? — ответил Санчо. — Да не позже, чем этой ночью. Позаботьтесь только, ваша милость, чтобы мы провели сегодняшнюю ночь под открытым небом, в поле; а я уж себя не пощажу.

Наступила ночь, которой Дон Кихот ждал с величайшим нетерпением; ему казалось, что солнце никак не может склониться к западу и день тянется дольше обычного. Наконец они въехали в прелестную рощицу, расположенную поодаль от дороги; там, освободив Росинанта от седла, а серого от вьюка, они растянулись на зеленой травке и подкрепились провизией, какая нашлась у Санчо. После этого Санчо, сделав из узды Росинанта и недоуздка серого крепкую и гибкую плеть, отошел шагов на двадцать от своего господина под тень буковых деревьев. Видя, как бодро и решительно он идет, Дон Кихот сказал:

— Смотри, мой друг, не изорви себя в куски; останавливайся после каждого удара, не торопись, чтобы на полдороге у тебя не занялось дыхание. Я боюсь, как бы ты не перестарался и не лишил себя жизни раньше, чем примешь все положенные удары. А чтобы ты не проиграл игры из-за одного лишнего или недостающего очка, я буду стоять поблизости и считать на моих четках наносимые тобою удары. Да поможет тебе небо, как этого заслуживает твое благое намерение.

— Хорошему плательщику никакой залог не страшен, — ответил Санчо. — Я буду бить себя больно, но не до смерти: ведь больше ничего не требуется.

Затем он обнажился до пояса и, схватив плеть, принялся хлестать себя, а Дон Кихот начал считать удары. Санчо хлестнул себя раз шесть или семь, но тут ему показалось, что он продешевил. Приостановившись на минуту, он объявил Дон Кихоту, что ошибся в расчете и что за каждый такой удар следует платить не куартильо, а по полреала.

— Продолжай, друг мой Санчо, не смущайся, — сказал Дон Кихот, — я заплачу тебе вдвое.

— Если так, — ответил Санчо, — то помогай бог. Сейчас удары градом посыплются.

Но хитрец перестал бичевать себя, а принялся хлестать по деревьям; от времени до времени он испускал такие тяжелые вздохи, что, казалось, с каждым из них его душа улетала из тела. Дон Кихот начал серьезно опасаться, как бы Санчо и впрямь себя не прикончил, погубив своей неосторожностью все его надежды. Выждав еще немного, он сказал плуту:

— Ради бога, друг мой, прерви это занятие. Это лекарство очень сурово и требует передышки. Ты уже нанес себе, если я только не ошибся в счете, более тысячи ударов; довольно пока: уж на что, грубо выражаясь, вынослив осел, а ведь и его нельзя нагружать свыше меры.

— Нет, нет, сеньор, — ответил Санчо, — я не хочу, чтобы про меня сказали: «Денежки получил — и руки сложил». Отойдите подальше, ваша милость, и не мешайте мне нанести себе еще тысячу ударов. Таким образом мы в два приема покончим с этим делом.

— Ну, раз у тебя такие добрые намерения, — сказал Дон Кихот, — да благословит тебя бог. Продолжай свое дело, а я отойду в сторонку.

Санчо возобновил свое занятие с таким жаром и так жестоко себя бичевал, что содрал кору с множества деревьев. Наконец, нанеся отчаянный удар по буковому дереву, он громко закричал:

— Конец мне — пришла моя смерть!

Услышав жалобный возглас Санчо, Дон Кихот подбежал к нему и, выхватив из его рук узду, заменявшую плеть, сказал:

— Да не допустит бог, друг мой Санчо, чтобы в угоду мне ты лишился жизни. Она нужна твоей жене и твоим детям. Пусть Дульсинея потерпит еще немного, а я удовольствуюсь надеждой на скорое завершение этого дела и подожду, пока ты наберешься новых сил. Все должно кончиться к общему благополучию.

— Если ваша милость сеньор мой этого желает, — ответил Санчо, — я согласен. Набросьте, пожалуйста, мне на плечи ваш плащ; я вспотел и не хотел бы простудиться, как это бывает с бичующимися в первый раз.

Дон Кихот прикрыл своим плащом Санчо, оставшись сам в одном камзоле. Хитрец завернулся в плащ покрепче и проспал до тех пор, пока его не разбудило солнце. Наши путники снова пустились в дорогу и остановились только тогда, когда прибыли в какое-то село. Они спешились около гостиницы; к удивлению Санчо, Дон Кихот не принял ее за замок с глубокими рвами, башнями, решетками и подъемным мостом. С тех пор как наш рыцарь потерпел поражение, он стал судить обо всем гораздо более здраво, чем прежде.

Когда они подкрепились пищей и сном, Дон Кихот спросил своего оруженосца, не пожелает ли он этой ночью закончить бичевание. И если пожелает, то где это должно совершиться: под крышей или под открытым небом.

— Честное слово, — ответил Санчо, — выполняемое мною дело таково, что мне все равно, где его производить, в доме или среди поля; но все-таки я предпочел бы, чтобы это было под деревьями; поистине они мои товарищи и помощники в моей работе.

— Ну, хорошо, — сказал Дон Кихот. — Теперь ты отдыхай и набирайся сил, а вечером мы двинемся дальше, и в какой-нибудь укромной роще ты нанесешь себе оставшиеся удары.

Санчо согласился и прибавил, что хотел бы покончить с этим делом поскорее, пока железо горячо и пока мельница на ходу, потому что в промедлении часто таится опасность, и бога проси, а молотком стучи; лучше одно «хватай», чем два «ожидай»; и лучше воробей в руке, чем коршун на лету.

— Довольно пословиц, Санчо, ради господа бога! — вскричал Дон Кихот. — Говори просто, ясно, толково, как я тебя учил, и ты увидишь, как одним хлебцем ты сто раз наешься.

— Уж и не знаю, право, — ответил Санчо, — что это за напасть такая. Не могу сказать словечка без пословицы, и каждая пословица кажется мне подходящей. Но все же я постараюсь исправиться.

И на этом их разговор прекратился. Весь этот день Дон Кихот и Санчо провели в деревне, дожидаясь наступления ночи. Один, чтобы покончить в чистом поле со своим бичеванием; другой, чтобы дождаться исполнения своих желаний. Наконец наступил вечер, и они покинули деревню. Была уже глубокая ночь, когда они остановились в небольшой роще. Здесь Санчо должен был нанести себе оставшиеся удары и освободить Дульсинею от волшебных чар. Он и покончил с этим делом, но, разумеется, гораздо больше за счет буковой коры, чем собственной спины, которую он так щадил, что не прогнал бы плетью даже мухи, если бы она села ему на плечо. Обманутый Дон Кихот подсчитал все удары, не пропустив ни одного: вместе с полученными Санчо в первый раз их набралось ровно три тысячи триста. Солнце, казалось, взошло в тот день раньше, чтобы посмотреть на это жертвоприношение, и при первых лучах его наш рыцарь и его оруженосец снова двинулись в путь. До их деревни было уже совсем близко.