Мигель Сервантес Сааведра - Дон Кихот

— Совершенно верно, — ответил священник, — и я буду рад сообщить вам это заклинание. Для странствующего рыцаря оно может оказаться очень полезным.

Затем было решено, что священник сядет на мула, и все трое будут по очереди сменяться, пока не доедут до постоялого двора, до которого было около двух миль. Когда дело таким образом было улажено, все тронулись в путь — Дон Кихот на своем Росинанте, принцесса и священник на мулах, а цирюльник и Санчо Панса — пешком. Проехав немного, Дон Кихот сказал Доротее:

— Ваше высочество сеньора, ведите меня, куда вам будет угодно.

Но прежде чем она успела ответить, заговорил лиценциат:

— Куда ваша светлость соблаговолит нас повести? Вероятно, в королевство Микомикон? Не правда ли?

Доротея мигом сообразила, как ей нужно ответить.

— Да, сеньор, — сказала она, — путь мой лежит в это королевство.

— Если так, — продолжал священник, — то нам придется проехать через мою деревню; оттуда ваша милость отправится в Картахену, где при благоприятных обстоятельствах и попутном ветре вы сможете сесть на корабль. Если на море не будет бури, вы в какие-нибудь девять лет доедете до великого Меотийского озера, а оттуда до королевства вашего высочества немногим больше ста дней пути.

— Ваша милость ошибается, — отвечала Доротея, — мне понадобилось всего два года, чтобы с моей родины добраться до Испании, хотя погода все время была прескверная. Но все же я доехала благополучно и увидела того, кого так желала увидеть, — сеньора Дон Кихота Ламанчского. Едва я ступила на берег Испании, как молва о нем достигла до моего слуха и побудила меня разыскать этого доблестного рыцаря, чтобы прибегнуть к его великодушию и поручить мое правое дело силе его непобедимой руки.

— Довольно меня хвалить, — прервал ее Дон Кихот, — ибо я — враг всякой лести. И хотя я не сомневаюсь, моя сеньора, что ваши похвалы вполне искренни, все же они оскорбляют мой стыдливый слух. Скажу вам только, что какова бы ни была моя доблесть, она всецело к вашим услугам, и я готов пожертвовать для вас даже своей жизнью. Но для этого еще придет время, а сейчас расскажите-ка мне, сеньор лиценциат, что привело вас в эти места — одного, налегке и без слуг; все это очень меня удивляет.

— Отвечу вам кратко, — начал священник. — Да будет известно вашей милости, сеньор Дон Кихот, что мы с нашим общим другом цирюльником, мастером Николасом, направлялись в Севилью, где я должен был получить деньги, присланные мне одним родственником, много лет тому назад переселившимся в Америку. И денег-то не мало! 60 000 полноценных пезо — это не пустяк. Так вот, когда мы вчера проезжали по этим местам, на нас напали четыре разбойника и обобрали нас дочиста. Но самое удивительное в этом происшествии то, что, по словам окрестных жителей, эти разбойники — каторжники, выпущенные на свободу неподалеку отсюда. По слухам, их освободил, несмотря на сопротивление комиссара и стражи, какой-то отчаянный храбрец. Нет никаких сомнений, что это — или сумасшедший, или человек без души и совести, такой же негодяй, как и они. Подумайте только, ваша милость, ведь он пустил волка на овец, лису — на кур или муху — на мед. По-видимому, он задумал оскорбить правосудие и восстать против своего законного господина короля, раз он нарушил его мудрые приказания; должно быть, ему захотелось лишить галеры матросов и поставить на ноги Санта Эрмандад, которая уже много лет отдыхает. Словом, он натворил таких дел, от которых душа его погибнет, да и тело не спасется.

Нужно заметить, что Санчо успел рассказать священнику и цирюльнику о славном приключении господина с каторжниками. Поэтому-то священник и выдумал историю с ограблением, желая посмотреть, как его рассказ подействует на Дон Кихота. А тот при каждом слове менялся в лице, но не решался сознаться, что именно он сам освободил эту славную компанию.

— Так вот кто наши грабители, — закончил священник, — и да простит милосердный бог тому, кто укрыл их от заслуженной кары.

Не успел священник кончить, как Санчо воскликнул:

— Честное слово, сеньор лиценциат, да ведь этот подвиг совершил мой господин. Как я убеждал его хорошенько подумать, прежде чем решаться на такое дело! Разве это не правда, сеньор мой? Разве я не говорил вам, что тяжкий грех отпускать на свободу преступников, которых отправляют на галеры за величайшие злодеяния?

— Глупец! — сказал тут Дон Кихот. — Странствующим рыцарям не подобает проверять, виновны или нет те страждущие и угнетенные, которых они встречают на своем пути. Мы обращаем внимание на страдание несчастных, а не на их преступления. Я столкнулся с измученными людьми, нанизанными на цепь, словно четки или бусины на шнурок, и поступил так, как мне велела моя совесть. Остальное пусть рассудит небо. Кому же мои поступки кажутся дурными, тот ничего не смыслит в рыцарских делах. Я докажу это всякому силой моего могучего меча. Но, конечно, я при этом не имею в виду почтенного сеньора лиценциата, перед священным саном которого я склоняюсь.

Сказав это, он укрепился на стременах и надвинул на лоб свой шишак, который снова водрузил себе на голову вместо цирюльного таза, ибо этот знаменитый шлем Мамбрина был приведен каторжниками в полную негодность и в ожидании починки висел теперь на передней луке его седла.

Видя, что Дон Кихот очень взволнован, и опасаясь, как бы он не натворил каких-нибудь новых бед, Доротея, девица остроумная и находчивая, попыталась успокоить обиженного рыцаря:

— Сеньор, вспомните клятву, которую вы мне дали. Вы обещали не пускаться ни в какие приключения, прежде чем не отомстите за меня. Умерьте же ваш гнев. Уверяю вас: если бы сеньор лиценциат знал, что эти каторжники освобождены вашей непобедимой рукой, он бы трижды прикусил себе язык, прежде чем сказать что-либо неугодное вашей милости.

— Клянусь, что это правда, — подхватил священник, — я бы лучше оторвал себе усы.

— Я замолчу, моя сеньора, — ответил Дон Кихот, — и сдержу справедливый гнев, закипевший в моей груди. Отныне я буду тих и миролюбив, пока не исполню своего обещания. Но в награду за мои добрые намерения, прошу вас, расскажите мне, если это не тяжело вам, в чем ваше горе и кто ваши обидчики, на которых должна обрушиться моя праведная и ужасная месть.