Мигель Сервантес Сааведра - Дон Кихот

— Сеньор, если вам угодно что-то сказать, говорите поскорей. Наши братья бичами истязают свое тело, и у нас нет возможности останавливаться и слушать ваши речи.

— Довольно и одного слова, — ответил Дон Кихот. — Немедленно же освободите эту даму, слезы и печальный вид которой явно свидетельствуют о том, что вы увозите ее насильно и наносите ей глубокое оскорбление. Перед вами рыцарь, родившийся на свет для того, чтобы мстить за подобные обиды, он не позволит вам и шага сделать, прежде чем не возвратит ей желанной и заслуженной свободы.

Услышав эти слова, все поняли, что Дон Кихот сумасшедший, и разразились веселым смехом. Но этот смех был той искрой, от которой вспыхнул гнев Дон Кихота. Не говоря ни слова, он взмахнул мечом и бросился к носилкам. Один крестьянин, сопровождавший статую, схватил шест из носилок и вышел навстречу Дон Кихоту. По этому шесту и пришелся удар рыцарского меча; шест был разрублен надвое, но крестьянин оставшимся в его руках обломком так треснул по плечу Дон Кихота, что тот без чувств свалился с лошади. В эту минуту Санчо начал кричать, чтобы не трогали его господина, ибо это всего-навсего заколдованный рыцарь, который за всю свою жизнь никому не сделал зла. Между тем крестьянин вообразил, что Дон Кихот убит, и со страху бросился бежать по полю быстрее оленя.

Тут к месту происшествия подоспели все остальные путники. Участники процессии, увидев стрелков с мушкетами, решили, что их дело плохо, теснее сплотились вокруг статуи мадонны и приготовились дать отпор нападающим. Но дело обернулось лучше, чем можно было ожидать. Нашего священника узнал другой священник, принимавший участие в процессии. Поэтому страх, который внушали друг другу обе враждующие стороны, исчез. Священнику, сопровождавшему процессию, объяснили, кто такой Дон Кихот, и он подошел к бедному идальго, все еще неподвижно лежащему на земле. Санчо, склонившись над бездыханным телом господина, жалобно причитал:

— О цвет рыцарства, которому суждено было погибнуть от одного удара дубины! О краса своего рода, о слава, о гордость всей Ламанчи и всего мира! Без тебя весь мир наполнится злодеями, которые уже не будут более бояться наказания за свои преступления. О ты, более щедрый, чем все Александры, ибо всего лишь за восемь месяцев службы ты пожаловал своему оруженосцу лучший из всех островов, окруженных морем. О ты, смиренный с надменными и гордый со смиренными, смелый в опасностях, терпеливый в невзгодах, влюбленный неведомо в кого, подражатель добрым, бич злых, враг всякой низости — словом, настоящий странствующий рыцарь.

Под стоны и рыдания Санчо Дон Кихот пришел в чувство и, слегка приподнявшись, проговорил:

— Тот, кто живет вдали от вас, сладчайшая Дульсинея, подвергается еще худшим бедствиям, чем эти. Помоги мне, друг Санчо, взобраться на заколдованную телегу. Я не в силах сидеть верхом на Росинанте, так как у меня раздроблено плечо.

— Охотно, сеньор мой, — ответил Санчо. — И знаете что, поедемте-ка к себе в деревню вместе с этими сеньорами, которые желают вам добра. А там уж мы подумаем о новом походе, да таком, чтобы нам от него была и польза и слава.

— Ты говоришь дело, — сказал Дон Кихот. — Благоразумие советует выждать, пока окончится злое влияние созвездий, под коим мы теперь находимся.

Каноник, священник и сеньор Николас обрадовались решению Дон Кихота и помогли Санчо Пансе посадить нашего рыцаря в телегу. Дон Кихот был настолько слаб, что клетка была больше не нужна. Поэтому ее сбросили на дорогу, а на дно телеги положили охапку сена. После этого невозмутимый погонщик зачмокал на своих волов, и процессия медленно тронулась в путь. Первым отстал пастух. Он дружелюбно распрощался с путниками и вместе со своей козой возвратился к стаду. Вслед за тем и стрелки получили от священника вознаграждение и направились к ближайшему трактиру.

Наконец и каноник пожелал счастливого пути священнику и его спутникам и, попросив сообщить ему, чем кончится история Дон Кихота, отправился домой. Итак, все разъехались в разные стороны, так что священник, цирюльник, Дон Кихот и Санчо Панса продолжали свой путь одни. Через шесть дней прибыли они в деревню Дон Кихота и въехали в нее среди бела дня. На беду, дело происходило в воскресенье, и площадь, через которую проследовала телега с Дон Кихотом, была полна народу. Все сбежались посмотреть, кто это едет в телеге, и, узнав своего односельчанина, пришли в изумление. Какой-то мальчишка побежал сказать экономке и племяннице Дон Кихота, что их господин вернулся тощий и желтый, что он лежит на охапке сена в телеге, запряженной волами. Жалко было слушать, как завопили эти добрые женщины, как стали бить себя в грудь и осыпать проклятиями окаянные рыцарские романы.

Услышав о возвращении Дон Кихота, прибежала и жена Санчо Пансы. Прежде всего она спросила мужа, здоров ли ослик. Санчо ответил, что ослик чувствует себя лучше, чем хозяин.

— Благодарю тебя, боже мой, — воскликнула она, — за оказанную мне милость! Ну, а теперь расскажите мне, друг мой, пошла ли вам впрок ваша служба? Какой подарочек вы привезли мне? Купили ли башмаки своим деткам?

— Ни подарка, ни башмаков я не привез, — ответил Санчо, — но зато есть у меня кое-что поважнее и посерьезнее.

— Ты меня очень радуешь, — сказала жена. — Ну-ка, покажи же мне, что это такое: не терпится посмотреть, друг мой. Утешь поскорее мое сердце — уж я так горевала и убивалась, пока ты пропадал!

— Дома покажу, женушка, а пока скажу только, что если бог позволит нам еще раз пуститься в путь за приключениями, то скоро ты увидишь меня графом или губернатором острова, да не какого-нибудь дрянного, а самого что ни на есть лучшего.

— Дай-то бог, муженек, а остров — ох, как он нам пригодится! Только объясни мне, что это за остров, я никак не могу понять, о чем это ты толкуешь.

— Осла медом не кормят, — отвечал Санчо, — поймешь в свое время, женушка. Воображаю, как ты ахнешь, когда твои вассалы станут тебя величать вашей светлостью.

— Да о чем ты это толкуешь, Санчо? Какая такая светлость, что это за острова и вассалы? — спросила Тереса Панса мужа.