Николай Лейкин - В царстве глины и огня

Напившись чаю, онъ почистилъ щеткой пиджакъ и вышелъ на дворъ завода. Посмотрѣвъ на свои серебряные часы, онъ увидѣлъ, что они показывали еще только седьмой часъ. Идти и смѣнять у печей обжигалу-товарища было еще рано. Онъ потоптался на одномъ мѣстѣ, подумалъ, спросилъ какую-то бабу, около какого шалаша Дунька работаетъ и отправился къ ея шалашу навѣстить ее.

Баба тотчасъ-же подскочила къ другой бабѣ и, кивнувъ на удалявшагося Глѣба Кириловича, сказала:

— Къ Дунькѣ обжигало-то пошелъ. Такъ сзади ея и ходитъ. Страсть, какъ распалившись на нее, а она съ другими гуляетъ, а отъ него рыло воротитъ.

— Знаю, отвѣчала другая баба. — Дура дѣвчонка, безъ понятіевъ къ жизни. Другая-бы на ея мѣстѣ забрала-бы его въ руки да и окрутила-бы на себѣ.

— Она, вишь ты, гулять любитъ, пѣсни играть, ну, а онъ веселость не поддерживаетъ, — вотъ черезъ это самое онъ ей и нелюбъ.

— Мало-ли что нелюбъ. А ты все-таки имѣй понятіе къ жизни. Вѣдь онъ обжигало, вѣдь онъ пятьдесятъ рублевъ въ мѣсяцъ получаетъ отъ хозяина, не мотыга, не пьющій, вина капли въ ротъ не беретъ.

— Конечно, Дунька глупа.

— Да еще какъ глупа-то. Нѣтъ на нее здѣсь вразумительнаго человѣка, а то-бы взять хорошую орясину да орясиной ее какъ слѣдуетъ.

Бабы поговорили и разошлись.

Глѣбъ Кириловичъ миновалъ заводскія жилыя постройки и вышелъ на задворки. Дорога была неровная. Пришлось идти рытвинами, поросшими травой и ольховой зарослью. Рытвины эти образовались послѣ выемки глины на кирпичъ. Онъ прошелъ мимо двухъ мельницъ, на которыхъ размалывается глина. На одной мельницѣ работали. Двѣ тощія со ссаженными боками клячи, подгоняемыя мальчишками-погонщиками, вертѣли воротъ, приводящій мельницу въ движеніе, и нѣсколько землекоповъ или земляниковъ, какъ ихъ обыкновенно называютъ на заводѣ, подвозили на тачкахъ по доскамъ глину, и валили ее въ воронку мельницы. Другіе земляники вывозили тоже на тачкахъ уже размолотую глину, доставляя ее къ шатрамъ, гдѣ порядовщики формовали кирпичъ. Вторая мельница стояла въ бездѣйствіи. Мальчишки погонщики привели лошадей, но земляники понедѣльничали и на работу не явились. Понуря головы, стояли въ хомутахъ ободранныя замученныя лошади. Двое мальчишекъ сидѣли на опрокинутыхъ тачкахъ и покуривали папироску, передавая ее другъ другу изо рта въ ротъ. Показались шатры, то есть невысокіе навѣсы со множествомъ полокъ, на которыхъ лежалъ заготовленный для обжиганія кирпичъ-сырецъ. Около шатровъ стояли столы съ закраинами съ трехъ сторонъ и на нихъ лежали деревянныя формы, въ которыхъ формуется кирпичъ, но рабочихъ около столовъ было видно очень мало. Порядовщицы еще кой-гдѣ виднѣлись, но порядовщиковъ не было. Заводскій понедѣльникъ сказывался во всей своей силѣ. Показалась свѣжая выемка, изъ которой брали глину, но и здѣсь копались только два земляника, дѣйствуя заступами и накладывая глину на тачки. За выемкой шли опять шатры. Пройдя: два-три шатра, Глѣбъ Кириловичъ услышалъ голосъ Дуньки и вздрогнулъ. Дунька перекликалась съ земляникомъ и требовала размолотой глины, въ которой у ней былъ недостатокъ. Полупьяный съ похмелья земляникъ ругалъ Дуньку самой скверной бранью. Глѣбъ Кириловичъ тотчасъ-же набросился на земляника.

— Какъ ты смѣешь ругаться такими скверными словами, подлецъ ты эдакій! кричалъ онъ, наскакивая съ сжатыми кулаками. — Хочешь къ мировому? Хочешь посидѣть въ кутузкѣ за оскорбленіе дѣвушки?

— О?!. Не жирно-ли будетъ, чтобъ за всякую дрянь въ кутузкѣ сидѣть? огрызнулся рабочій.

— Молчать! завопилъ Глѣбъ Кириловичъ.

— Ну, ну, ну! Ты не больно напирай, а то вѣдь я и лопатой. Не посмотрю, что ты обжигало. Вишь какой защитникъ выискался! Шишгаль!

— Хорошенько его, Глѣбъ Кирилычъ, хорошенько! Я прошу глины, у меня работа стоитъ, а онъ ругается скверными словами.

— Не безпокойтесь, Дунечка, физіономія его личности мнѣ знакома, и я сегодня-же буду просить приказчика, чтобы онъ его по шеѣ съ завода протналъ. Приказчикъ не уважитъ — до хозяина пойду. Онъ и меня шишгалью назвалъ.

— Да конечно-же шишгаль, стоялъ на своемъ рабочій, но уже значительно понизивъ тонъ и ретируясь съ своей тачкой.

— Чтобы не смѣть тебѣ сюда больше и носа показывать! кричалъ ему въ слѣдъ Глѣбъ Кириловичъ. — Другой земляникъ будетъ глину подвозить.

Земляникъ уже молча покатилъ тачку отъ шатра.

— Хуже этихъ земляниковъ и рабочихъ на свѣтѣ нѣтъ. Самые что ни на есть ругатели. И всѣ эти витебскіе такіе. Ужъ подлинно, что настоящіе поляки [1] Витебскихъ бѣлорусовъ землекоповъ почти на всѣхъ кирпичныхъ заводахъ почему-то называютъ поляками. . Вотъ и этотъ чертъ ни за что взъѣлся, говорила Дунька.

Засуча выше локтей рукава стараго линючаго ситцеваго платья, въ пестрядинномъ передникѣ, съ подоткнутой юбкой, она стояла около стола, примкнутаго къ шатру, и дѣлала кирпичъ, накладывая въ формы глину и прессуя эту глину доской. Работа шла быстро въ рукахъ Дуньки. Она то и дѣло выстилала на полку готовый кирпичъ. Ея круглые полные локти такъ и мелькали передъ глазами Глѣба Кириловича.

— А вы что это безъ дѣла по заводу шляетесь? спросила его Дунька. — Или тоже понедѣльничать собираетесь? Пора, кажется, идти-бы и на работу.

— Въ восемь часовъ моя смѣна, а теперь только семь. Цѣлый часъ у меня свободный, — вотъ я и пришелъ полюбоваться на васъ, отвѣчалъ Глѣбъ Кириловичъ.

— Вотъ тебѣ здравствуй! Вчера вечеромъ любовались и сегодня любоваться пришли. Да что, на мнѣ узоры какіе особенные написаны, что-ли?

— Вы краше всякихъ расписныхъ узоровъ, Авдотья Силантьевна. Не только каждый день готовъ я на васъ любоваться, а каждый часъ и каждую минуту.

Дунька зардѣлась и потупилась.

— Ну?! Неужто? Такъ вы-бы ужъ за стекло меня поставили да и кормили-бы, а то вотъ мнѣ работать на пропитаніе надо, а вы мнѣ мѣшаете, пробормотала она.

— И готовъ кормить, въ лучшемъ видѣ готовъ кормить! Наплюйте только на вашу пропойную компанію и полюбите меня! восторженно произнесъ Глѣбъ Кириловичъ.

— Да чѣмъ она пропойная-то? Веселая, а не пропойная. Что пиво-то вчера въ трактирѣ пила? Такъ всѣ, съ кѣмъ я вчера въ трактирѣ пиво пила, сегодня на работѣ. Вонъ я съ Леонтіемъ была — Леонтій на работѣ. Мухоморъ-солдатъ съ нами былъ — тоже на работѣ сегодня. Такъ какая-же это пропойная компанія? Неужто ужъ въ праздникъ и не выпить? Не всѣмъ-же такой кикиморой быть, какъ вы.

— Ахъ, Дунечка! вздохнулъ Глѣбъ Кириловичъ.

— Да что такое: Дунечка! Я правду говорю. Люди любятъ шутки шутить и прибаутки говорить, а вы ихъ пропойными называете.

— Шутки-то и прибаутки-то ихъ такія, Дунечка, что меня просто въ дрожь и въ жаръ кидаетъ, когда я слышу, что онѣ къ вамъ относятся.

— Скажите, пожалуйста, какая вы нѣжная дама!