Евгения Марлитт - В доме Шиллинга

— Пусть Анхенъ войдетъ сюда, — приказалъ старый баронъ, выпрямляясь въ креслѣ.

— Погода привела дѣвочку въ ужасное состояніе, сударь, — нерѣшительно сказалъ слуга, — платье прилипло къ тѣлу, и она босикомъ. Мадемуазель Биркнеръ громко плачетъ и говоритъ…

— Что говоритъ мадемуазель Биркнеръ, до меня не касается — дѣвочка должна придти сюда! — повторилъ старый баронъ, разсерженный возраженіемъ. — Пусть Биркнеръ сама ее приведетъ.

Слуга поспѣшно вышелъ, и вслѣдъ за тѣмъ отворилась дверь и вошла мадемуазель Биркнеръ, давнишняя экономка въ домѣ Шиллинга, подталкивая передъ собой Анхенъ… Ребенка нельзя было узнать. Красное платьеце и растрепанные волосы промокли и прилипли къ ея худому тѣлу, съ нея капала вода, и босыя ноги были въ грязи. По знаку стараго барона мадемуазель Биркнеръ, у которой по лицу текли крупныя слезы, подвела дѣвочку ближе.

— Ступай прочь, ступай прочь, — вскричала баронесса нервно и слезливо, какъ напуганный ребенокъ, и подобрала шлейфъ своего платья, чтобы дѣвочка не коснулась его грязными ногами.

Дѣвочка сдѣлала большой кругъ, чтобы обойти баронессу и остановилась близъ стараго барона. Опустивъ на грудь распухшее отъ слезъ личико, она щипала свои дрожащіе пальчики, точно съ судорожной поспѣшностью обрывала лепестки цвѣтка.

— Ты не хочешь къ бабушкѣ, Анхенъ? — спросилъ старый господинъ, тщетно стараясь придать своему голосу твердость. Видно было, какъ сильно подѣйствовалъ на него видъ осиротѣвшей дѣвочки.

Малютка не отвѣчала; она только подняла отяжелѣвшія вѣки и тотчасъ же ихъ опять опустила.

— Нѣтъ, она рѣшительно не хочетъ, сударь, — отвѣчала за нее мадемуазель Биркнеръ. — Старуха пришла сюда въ домъ и хотѣла ее увести насильно, отъ этого на улицѣ произошло волненіе — Фрицъ ни за что не хотѣлъ отпустить бѣдняжку… Теперь онъ очень безпокоится о томъ, что скажутъ господа, когда узнаютъ, что онъ позволилъ себѣ привести дѣвочку въ домъ.

— Хорошо сдѣлалъ, и можетъ быть покоенъ, — сказалъ молодой баронъ Шиллингъ. Онъ наклонился къ маленькой дѣвочкѣ и, тихо приподнявъ ея головку, спросилъ: «развѣ бабушка такъ зла»?

Эти мягкіе нѣжные звуки прекраснаго мужского голоса размягчили оцѣпенѣвшее отъ горя сердце дѣвочки.

— Она виновата! — воскликнуло дитя. — Она бранила отца за то, что господинъ баронъ прогналъ его, и, когда его принесли мертваго, она опять бранилась и хотѣла запереть дверь передъ нимъ.

— Оставайся у насъ! — прервалъ молодой баронъ страшныя рыданія, которыми разразилась дѣвочка при послѣднихъ словахъ.

— Арнольдъ, что ты хочешь дѣлать? — вскричала баронесса.

— To же, что и я, любезная невѣстка, — твердо и со свойственной ему гордостью сказалъ старый баронъ.

— Дѣвочка останется у насъ, будетъ воспитана въ домѣ Шиллинга, и нечего больше говорить объ этомъ!.. Биркнеръ, угодно вамъ заботиться о дѣвочкѣ?

— Очень охотно, господинъ баронъ, съ большой радостью.

— Ну, такъ снимите съ нея мокрое платье и уложите ея въ постель.

Экономка увела дѣвочку, а баронесса молча поднялась съ мѣста. Длинная сѣрая фигура медленно прошла черезъ всю комнату и удалилась въ свои комнаты, едва наклонивъ голову и прошептавъ: «спокойной ночи»!

На другой день въ третьемъ часу пополудни со двора Шиллинга выѣхала карета стараго барона. Большія ворота монастырскаго помѣстья были открыты; работница суетилась тамъ съ метлой, a служанка съ корзинкой на рукѣ, только что хотѣла выйти на улицу, когда карета проѣхала мимо… Феликсъ далеко высунулся изъ окна и грустнымъ взглядомъ окинулъ весь дворъ.

Служанки смѣясь переглянулись.

— Вотъ они ѣдутъ, — сказала одна изъ нихъ, поворачивая голову вслѣдъ экипажу. — Госпожа стоитъ наверху у окна — она навѣрно видѣла молодого барина. Ей, гордой госпожѣ маіоршѣ, конечно, досадно, потому что съ ней еще никогда ничего подобнаго не бывало; она все еще думаетъ, что это обойдется. Но она это близко принимаетъ къ сердцу, хотя и не показываетъ. Она вчера до поздней ночи бѣгала отъ одного окна къ другому, думая, что молодой баринъ вернется безъ своей милой; она и не ложилась совсѣмъ, сегодня утромъ я нашла постель въ томъ же видѣ, какъ вчера ее приготовила.

Между тѣмъ у окна присутственной комнаты стояла маіорша. Она держалась за ручку окна и смотрѣла за ворота, гдѣ сейчасъ мелькнуло блѣдное лицо отверженнаго сына. Ни одного вздоха не вырвалось изъ ея груди, — она точно окаменѣла. Къ ней подошелъ совѣтникъ.

— Онъ навсегда потерянъ для тебя, Тереза, негодяй отправляется къ своему легкомысленному отцу, — сказалъ онъ холодно.

Она вздрогнула, какъ будто онъ вонзилъ въ нее ножъ, но не спросила, почему онъ это знаетъ.

Она бросила на него дикій взглядъ, судорожно стиснула зубы и вышла изъ комнаты.

Наступилъ 1868 годъ. За эти восемь лѣтъ произошло много важныхъ событій въ двухъ частяхъ свѣта; много крови пролито въ Шлезвигъ-Голштиніи [10]и Богеміи [11], а въ Соединенныхъ Штатахъ въ продолженіе четырехъ лѣтъ бушевала ожесточенная война [12], которой разрѣшились ненависть расъ и многолѣтній раздоръ между земледѣльцами и плантаторами. Эти восемь лѣтъ были роковыми для милліоновъ людей, а также для отверженнаго, который въ прекрасный іюньскій день покинулъ свое нѣмецкое отечество и отправился съ горячо любимой невѣстой за море къ своему вновь найденному отцу; роковыми были они и для дома Шиллинга, глава котораго старый баронъ Крафтъ послѣ вторичнаго удара закрылъ навсегда свои веселые глаза, вслѣдствіе чего великолѣпный домъ съ колоннами стоялъ часто осиротѣлымъ и покинутымъ; только монастырское помѣстье, казалось, осталось неприкосновеннымъ; перемѣны обошли его, какъ будто оно въ своей замкнутости лежало въ сторонѣ отъ пути.

И теперь, по вечерамъ въ тотъ же часъ, какъ и прежде, скрипѣла боковая калитка, и люди приходили за хорошимъ неразбавленнымъ «монастырскимъ» молокомъ. Во дворѣ суетились тѣ же работники и поденщики и отправлялись съ боронами, плугами и топорами въ поля и лѣса обширныхъ вольфрамовскихъ владѣній, въ большія ворота въѣзжали воза съ хлѣбомъ и дровами — все по старымъ обычаямъ безо всякихъ измѣненій. Ни въ курятникъ, ни на голубятню не допускались новыя породы. По мнѣнію окрестныхъ жителей все было того же вида и цвѣта и такъ же неизмѣнно, какъ старая безцвѣтная куртка совѣтника, какъ гордая осанка и холодное суровое лицо маіорши. Но они должны были согласиться, что плечи съ гордо сидящей на нихъ головой похудѣли, что въ темныхъ волосахъ появилась сѣдина и что энергія и быстрота движеній значительно уменьшились.

Если что и поражало въ монастырскомъ помѣстьѣ, такъ это дикій мальчикъ, который часто порывисто отворялъ скрипучую калитку и, выскакивая на улицу, пугалъ гуляющихъ. Онъ часто также стоялъ въ открытыхъ воротахъ и билъ кнутомъ проходившихъ мимо дѣтей, дергалъ за платья гуляющихъ дамъ, наступалъ имъ на шлейфы и наставлялъ длинные носы. Когда онъ вбѣгалъ во дворъ, вся домашняя птица съ крикомъ разбѣгалась по всѣмъ угламъ, злая цепная собака, поджавъ хвостъ, забиралась въ свою конуру, и даже грубая служанка сторонилась отъ него, такъ какъ никто не былъ застрахованъ отъ постоянно мелькавшаго въ рукахъ Вита бича.