Евгения Марлитт - В доме Шиллинга

При этихъ словахъ гнѣвное восклицаніе, казалось, готово было сорваться съ устъ молодой женщины, которая до сихъ поръ стояла неподвижно, устремивъ глаза въ садъ. Она была очень блѣдна, и по ея тяжелому дыханію, съ трудомъ вырывавшемуся изъ груди, видно было, что она борется съ противорѣчивыми ощущеніями, тѣмъ болѣе далека была она отъ объясненій и разговоровъ съ этимъ вертящимся, какъ ртуть существомъ, которое своей безпрерывной болтовней, похожей на птичье щебетанье, нарушало ходъ ея мучительныхъ мыслей.

— Ну, что же, Мерседесъ? — приставала маленькая женщина, задыхаясь отъ волненія, и ея прекрасные зеленоватые глаза ярко блестѣли.

— Мы остаемся здѣсь. Я переплыла океанъ, чтобы исполнить послѣднюю волю моего брата, и я постараюсь это сдѣлать.

Люсиль отвернулась отъ нея, какъ избаловавный ребенокъ, пробѣжала въ сосѣднюю комнату мимо смущеннаго слуги, который только что вошелъ, неся требуемый стаканъ воды, и съ шумомъ захлопнула дверь, чтобы здѣсь, по своему обыкновенію, излить досаду на свою горничную и повѣренную Минну.

Черезъ нѣсколько дней домъ Шиллинга принялъ совсѣмъ иной видъ. Проходившіе мимо замедляли шаги, приближаясь къ желѣзной рѣшеткѣ, чтобы удобнѣе наблюдать за странной новой жизнью въ немъ.

Прежде всего всеобщее вниманіе привлекали два негра. Якъ, сильный мужчина красивой блестяще-черной негрской расы, обитающей на берегахъ Сенегала, казалось, очень полюбилъ домъ съ колоннами; онъ по цѣлымъ часамъ стоялъ, прислонившись къ стройной бѣлой колоннѣ и съ удовольствіемъ любовался струями фонтана, которыя высоко поднимались въ воздухѣ и разсыпались брилліантовыми искрами; или бросалъ по каменнымъ ступенямъ террасы крошки хлѣба для безчисленнаго множества воробьевъ, стаями слетавшихся сюда, между тѣмъ какъ толстая Дебора въ пестромъ ситцевомъ платьѣ и кокетливомъ кисейномъ чепчикѣ съ свѣтлыми бантами на кудрявыхъ волосахъ, переваливаясь и совсѣмъ запыхавшись, старалась не отставать отъ своего «золотого дитятки» маленькой Паулы, которая на своихъ крошечныхъ ножкахъ бодро слѣдовала за Iозе, бѣгавшимъ съ своимъ товарищемъ Пиратомъ по переднему саду.

Это маленькое шумное общество продолжало привлекать вниманіе публики, гуляющей по ту сторону рѣшетки и послѣ того, какъ ослабѣло поразительное впечатлѣніе, производимое «неграми рабами». Всѣ привыкли къ царившей здѣсь тишинѣ и замкнутому уединенію; лишь иногда баронесса, всегда зябнувшая, завернувшись въ плэдъ, съ длиннымъ сѣрымъ шлейфомъ, съ высокомѣрнымъ взглядомъ и безцвѣтнымъ лицомъ, тихо и одиноко скользила между деревьями. Теперь же въ аллеяхъ и кустарникахъ, какъ пестрыя бабочки, мелькали въ воздухѣ мячи и обручи, на дорожкахъ тамъ и сямъ валялись дѣтскія сабли, стояли коляски съ куклами, и маленькіе чужеземцы, такъ скоро освоившіеся съ нѣмецкой почвой, были прекрасны, какъ херувимы, изнѣжены и наряжены, какъ княжескія дѣти.

Тамъ было еще существо, которое не знали куда причислить — къ дѣтямъ или къ взрослымъ дѣвушкамъ, въ двадцать лѣтъ сохравшимъ дѣтскія манеры и обворожительную наивность. Она большей частью быстро пробѣгала по дорожкамъ, обрывала мимоходомъ листья сь кустарниковъ, жевала ихъ маленькими блестящими зубами и, не стѣсняясь, топтала тщательно охраняемый бархатистый дернъ цвѣтниковъ, чтобы сорвать въ клумбѣ какой-нибудь понравившійся ей цвѣтокъ и приколоть его къ локонамъ или шаловливо оборвать у него лепестокъ за лепесткомъ. За желѣзной рѣшеткой представлялось зрѣлище, полное естественной чарующей прелести, и люди не могли досыта насмотрѣться на прелестное сумасбродное созданье даже тогда, когда она скучая и въ дурномъ расположеніи духа лежала въ платановой аллеѣ на пурпуровыхъ шелковыхъ стеганыхъ одѣялахъ, разостланныхъ на желѣзной мебели. Маленькая ножка, выглядывавшая изъ волнъ шитья, кружевъ и оборокъ, своимъ движеніемъ, точно маятникъ, указывала на улучшеніе или ухудшеніе настроенія, рука безпрестанно хваталась за серебряный колокольчикъ, и на звонокъ прибѣгала изъ дома горничная, то съ книгами, то съ флакономъ, то съ шалью и тому подобными вещами, пока наконецъ какая-нибудь гигантская бонбоньерка не улучшала расположенія духа и не привлекала сюда дѣтей. Тогда молодые зубки неутомимо принимались за работу, и всѣ вмѣстѣ они составляли очаровательную группу. Но чтобы это рѣзвое, болтавшее ногами созданье было матерью бѣлокурыхъ дѣтокъ никому и въ голову не приходило такъ же, какъ и старой женщинѣ, которая уже въ продолженіе нѣсколькихъ дней безпрестанно появлялась у окна мезонина въ монастырскомъ помѣстьѣ. Она никогда не высовывалась изъ окна, а только слегка наклоняла голову въ сторону ненавистнаго цвѣтника шиллингова дома, но глаза ея, какъ бы притягиваемые магнитомъ, со страхомъ останавливались на извилистыхъ дорожкахъ, и, когда по нимъ пробѣгала взапуски съ Пиратомъ стройная фигура Іозе, одѣтаго въ голубой матросскій костюмъ, и раздавались звуки его командующаго голоса, ея твердая трудолюбивая рука невольно хваталась за подоконникъ, и по блѣдному холодному лицу разливался румянецъ невѣроятнаго смущенія.

Баронъ Шиллингъ въ первый же день пріѣзда гостей отдалъ приказаніе приготовить для Люсили свои покои въ нижнемъ этажѣ, выходившіе на югъ, и маленькая женщина въ тотъ же вечеръ перебралась туда со своей камеристкой и со всѣмъ багажемъ такъ поспѣшно, какъ будто привидѣніе, жившее за украшенной деревянной рѣзьбой стѣной салона, уже сидѣло у нея за спиной.

И каждый вечеръ изъ этихъ оконъ лился на галлерею потокъ ослѣпительнаго свѣта, такъ какъ Люсиль не выносила никакого темнаго уголка, она любила купаться въ свѣтѣ, какъ купалась ежедневно въ ароматическихъ ваннахъ, которыя горничная приготовляла изъ разныхъ драгоцѣнныхъ травъ, распространявшихъ благоуханіе по всему дому. Послѣ этихъ освѣжающихъ ваннъ граціозное изнѣженное дитя танцовщицы обертывалось въ тонкій мягкій батистъ; маленькія ножки были всегда обуты въ подбитые атласомъ туфли; она пила самыя лучшія вина и въ такомъ почтенномъ количествѣ, «какъ будто бы на свѣтѣ не было другого напитка для утоленія жажды», по выраженію Роберта, возмущавшагося и сердившагося на то, что баронъ Шиллингъ, по указанію мадемуазель Биркнеръ, снабжалъ кухню и погребъ самыми дорогими запасами изъ своего собственнаго кармана ради этой нищей испанской семьи.

Несмотря ни на что прислуга шиллингова дома, какъ и гуляющіе за желѣзной рѣшеткой, любовались рѣзвой маленькой барыней, которая иногда мимоходомъ обращалась къ нимъ съ какой нибудь веселой шуткой или забавнымъ словцемъ. Совсѣмъ иначе было съ другой дамой, которая съ обоими дѣтьми и своими черными слугами осталась въ отведенномъ для нихъ сначала помѣщеніи… Въ отношеніи къ ней въ людяхъ происходила борьба между невольнымъ подчиненіемъ и пренебреженіемъ къ обѣднѣвшей женщинѣ. Она никогда не говорила съ ними; въ легкомъ киваніи головой, которымъ она отвѣчала на ихъ поклоны, было еще больше гордости, чѣмъ у ихъ знатной госпожи. Ее ненавидѣли за это, но почтительно вставали, а болтовня и разговоры въ передней немедленно утихали, когда она проходила по коридору въ черномъ кружевномъ платьѣ, сквозь которое блестѣли ея прекрасныя съ желтымъ оттѣнкомъ плечи; при всей нѣжности и гибкости фигуры это была величественная, ослѣпительно прекрасная молодая женщина, мрачно и серьезно смотрѣвшая на міръ Божiй. Никто изъ домашней прислуги не входилъ въ занимаемыя ею комнаты, — ей служили исключительно ея негры, и только въ первый вечеръ по пріѣзде мадемуазель Биркнеръ была позвана туда, чтобы убрать приготовленную ей постель. Она была тогда совершенно поражена и ослѣплена и разсказывала въ людской, что иностранка спитъ подъ бѣлымъ атласнымъ стеганымъ одѣяломъ и на подушкахъ съ кружевами, какихъ нѣтъ у ихъ госпожи на самыхъ парадныхъ платьяхъ, что туалетный столъ заставленъ золотыми и серебряными вещицами, и клялась, что рамка ручного зеркала и всѣ шкатулки и коробочки осыпаны драгоцѣнными каменьями, которыхъ такъ много, что у баронессы во всѣхъ бархатныхъ футлярахъ не наберется и половины того.