Татьяна Стрыгина - Рождественские рассказы русских писателей

– Эй, приятель, никак ты ополоумел с морозу… Рыжий, ты что дуришь?! Тебе я говорю…

– Я ничего, Косой… ничего… Не кричи… Сам знаю… Вижу… Чего пристал…

– Полно тебе, приятель, пойдем… Не то и взаправду замерзнем… Даже меня пробирает, а ты налегке, – уже смягчаясь, проговорил товарищ.

– Пойдем, – решительно выкрикнул его странный спутник. – Чур, меня слушаться: я эти места признал… Бывал тут раньше, хорошо работал… Послушаешь – и дело будет сделано…

Наши приятели стали спускаться с горы. Мужчина, который был в дохе, искоса с удивлением посматривал на товарища и с горечью думал: «Немного рехнулся, бедняга… Придется его где-нибудь оставить».

Внизу, под горою, мерцали в темноте огоньки, слышалась вдали колотушка ночного сторожа, раздавался лай собак, бегавших на цепях около жилища.

Наши пешеходы были уже близко. На пустынной улице большого сибирского села никого не было видно, не слышно было никакого движения. В избах виднелись огни. В эту торжественную ночь никто не спал: вернувшись из храма и дождавшись первой звезды, православные радостно встречали праздник, каждый – как мог.

– Что это за городишко? Али село большое? – спросил мужчина в дохе, останавливаясь около изгороди, отделявшей какое-то поле, и всматриваясь в даль.

Там в темноте мелькали силуэты домов, занесенных снегом.

– А кто его знает… Так, кажись, село, – послышался глухой ответ.

– У-у-у-у! Как холодно! Хоть бы в трактир зайти, обогреться…

– Заходи… Коли еще шея цела… Много ли у тебя капиталов-то на кутеж?

– Медный грош да пуговица.

– Деньги большие, Косой… Раскутиться есть на что…

– Слышишь, собаки заливаются…

– Город мал, а собак много…

– Пусть лают, волков пугают…

– Мы хошь волки, да двуногие… Не испугаемся.

– Есть ли у тебя для них угощение, Рыжий?

– Есть. Еще три лепешки…

– Сыты будут…

– Что ж мы, вместе за дело примемся?.. Надо оглядеться…

– Ты осторожнее… Топор при тебе ли?

– При мне… За поясом.

– Алом где? А отвертка?..

Тот, что был в коротком кафтане, ничего не ответил. Прислонившись к плетню, он стоял как окаменелый и что-то соображал…

– Рыжий, гляди, вот домишко в стороне… Способно. Близко жилья нет… Осмотримся, да и за работу… Дай-кось мне топор. Пойдем… – И товарищ его крадучись двинулся вперед.

Рыжий рванулся за ним. Он хорошо знал этот дом: он шел к нему, и теперь все его помыслы были направлены к тому, чтобы товарищ ни о чем не догадался и чтобы его удалить.

– Стой… Нет… Нельзя… Тут собаки… Опасно…

– Что ты мелешь?

– Подожди, что я тебе скажу… Слушай! Тут нельзя… Тут злые собаки…

– Ты что же, шутки шутишь?! Смеешься, что ли?! Смотри у меня. Давай сюда топор! я один пойду! – грозным шепотом крикнул мужчина в дохе и, весь трясясь от злобы, подступил к товарищу, сжимая кулаки. Тот отступил.

– Не серчай, Косой… Полно, что тут… Правда, у меня в голове словно кто шилом вертит… Все запамятовал…

– Дай мне топор и отвертку… Я пойду один… Ну тебя. Провались ты сквозь землю… Знать тебя не хочу!..

– Слушай, Косой… Я вспомнил… У меня двадцать восемь копеек есть. Отвались мой язык, коли я вру…

– Что ж ты раньше, черт, не говорил?…

– Вот возьми… Иди скорее в трактир… Я один обработаю этот домишко… Одному лучше… А ты как выйдешь из села, там, на повороте, харчевня будет… Ты обогрейся… За харчевней гора, за горой такая лощинка, дальше лесок… В лесу меня и жди… Я тебя на рассвете нагоню…

Мужчина в коротком кафтане засуетился, присел, стал шарить за сапогом, и в его руках действительно скоро брякнули медные деньги.

– Вот, бери, тут двадцать восемь копеек… Так все и сделай, как я сказал…

– Ну тебя к свиньям!.. С тобой и впрямь беды наживешь, – буркнул в ответ ему товарищ и, взяв деньги, направился в сторону, подумав про себя: «У него на чердаке не в порядке, пусть его схватят и в сумасшедший дом упрячут… Надоел хуже горькой редьки!..»

Между тем другой прохожий ползком, крадучись приблизился к маленькой крайней хатке… Это была сибирская заимка в три окна, в стороне от села… Кругом – невысокий забор, кой-какие угодья, дальше – еще изба, не то сарай, не то старая баня с окном, которое зияло своим черным отверстием. Окна в жилом доме были накрепко закрыты ставнями, и сквозь щели пробивались узенькие полоски света.

Несчастный бродяга или беглый (конечно, это был именно бродяга, подползший к этому дому с недобрыми намерениями) приподнялся около окон… Он протянул вперед руки, как бы лаская и охватывая дом, прильнул к щели и весь затрясся… Из его груди вырывались сдержанные глухие вздохи и едва слышные стоны… Он боялся, вероятно, что его услышат…

Но кругом была невозмутимая тишина. Собаки лаяли вдали, колотушка сторожа слышалась еще дальше… В маленьком доме как будто все заснули или вымерли.

Бродяга, шатаясь, побрел около дома и остановился около избы с одним окном. Он забыл и про лютый мороз, и про опасность быть пойманным. Он приподнялся на цыпочки и заглянул в окно… Оно было небольшое, – едва могла пролезть голова, – без ставней, без стекол, просто какое-то странное отверстие, неизвестно для чего…

(В Сибири во многих селах и сейчас есть обычай в избах делать открытые окна, на них кладут хлеб, деньги. Про это подаяние знают бродяги и ночью уносят их.)

И вдруг в этом окне мелькнула детская рука. «Тут положу… Прежний весь взяли… Должно быть, прошли…» – прошептал детский голос. Руки стали что-то шарить и укладывать. Едва они сделали движение по подоконнику, как внезапно их схватили другие руки – большие, сильные, холодные. Мальчик ахнул, хотел громко крикнуть, но его рот зажали, голову охватили те же сильные и холодные руки. «Молчи! Молчи, милый! Кеша, не пугайся… Молчи!» – послышался чей-то шепот и глухое, сдавленное рыдание. Затем на мгновение наступила тишина…

Большое сибирское село Тагильское тянулось на три версты. Оно пролегало по главному сибирскому тракту, и его единственная улица, застроенная по обе стороны домами, то спускалась с горы, то поднималась в гору. Рядом с большими, красивыми деревянными домами ютились бедные избы, как и во всех сибирских селах. Жители Тагильского по преимуществу занимались извозом и содержанием лошадей для почтовой гоньбы. Жизнь текла там однообразно, – только приезжие вносили оживление, да и к ним уже все привыкли.

Перед праздниками село оживлялось: из столиц подвозили товары, из окрестных сел, стоявших в стороне, из заимок и юрт инородцев приносили местные продукты. Праздники встречали каждый по своим средствам, но главным образом ели и пили. В двухэтажных домах жарили козлятину, лосину, гусей, поросят, баранину, варили пельмени, готовили пироги с нельмой, максунами, омулями, пекли шанежки и пшеничники и всякое другое вкусное сибирское печенье. В бедных домах и избах готовилось всего, конечно, мало, а часто и готовить-то было нечего.