Татьяна Стрыгина - Рождественские рассказы русских писателей

В крайней хатке, которая стояла особняком в конце села, казалось, забыли, что наступал большой праздник. Не видно было предпраздничного оживления: уборки, стряпни, приготовлений; не слышно было веселых голосов. Или люди, жившие тут, были до крайности бедны, или их не радовал наступавший праздник. Однако в горнице не замечалось признаков нужды: столы, скамейки, сундуки, кое-какая домашняя утварь, посуда, на окнах занавески и цветы – все было в исправности…

У стола, опустив голову, сидела молодая женщина; в руках у нее была чашка и полотенце; она что-то делала, потом присела и глубоко задумалась, позабыв обо всем на свете… Лицо ее было печально, в глазах светилась тупая покорность…

За печью кто-то кряхтел, охал и вздыхал. В этих вздохах тоже слышалось горе. По горнице медленно пробирался огромный сибирский кот; его пушистый длинный хвост волочился по полу, и плутовские глаза еле виднелись из-за длинной шерсти, покрывавшей и голову, и все туловище. Женщина, сидевшая у стола, шевельнулась, еще ниже нагнула голову, еще глубже задумалась. Кот перепугался и стремительно бросился от нее под печку; верно, и ему жилось невесело.

Скрипнула дверь и отворилась: вошел мальчик, высокий, коренастый, в тулупчике и в огромных валенках. Его открытое лицо было простодушно и весело, в живых глазах светилась детская радость… Но, войдя в избу и окинув все пытливым взглядом, он съежился, улыбка сбежала с его губ. Сняв мохнатую шапку, он вертел ее в руках, переминался и, почесывая трепаную головенку, то заглядывал за печь, то посматривал на сидевшую у стола женщину. Она точно окаменела, не шелохнулась и даже не взглянула на него…

Мальчик все порывался заговорить и, наконец, решился:

– Мама, мама!

Никто ему не ответил. Увидев кота, вылезшего из-под печки, мальчик подозвал его, присел на пол, стал гладить и нечаянно наступил на хвост. Кот мяукнул. Женщина сорвалась с места.

– Чего ты балуешь! Угомону на тебя нет! – крикнула она сердито.

Мальчик, по-видимому, мало испугался.

– Мама, а мама, слушай!

– Что тебе?

– Звезда уже пришла… Ночь светлая, морозная… Небо ясное…

Мать ему ничего не ответила и стала чего-то искать в углу, полезла на полку, переставила там горшки и опять задумалась.

– Мама, а мама, у доктора будет елка, у урядника будет елка, и в школе…

– Провались они все и с елками… Нам-то что?..

На мальчика взглянули впалые, полные слез глаза. Он не стал больше разговаривать о том, что его интересовало и, очевидно, рвалось у него с языка; раздевшись, он присел на скамейку с котом на руках и, вздохнув, спросил:

– Мама, а ужинать будем?

– И то… Забыла я… Маменька, вставай… Я ужин соберу…

За печкой послышалось движенье, оханье, вздохи, и оттуда вышла маленькая, сгорбленная старушка; глаза у нее были тусклые, голова тряслась. Она поглядела на мальчика, подошла к нему, погладила по голове и села рядом.

– Бабушка, сегодня у доктора будет елка… А завтра у урядника, а послезавтра в школе, – шепотом сообщил мальчик.

– Молчи… Тише ты… – И старушка кивнула головой на молодую женщину.

Мальчик пригнулся головой к самому уху старушки и зашептал:

– Слышь, бабушка, гостинцев-то доктору из Москвы прислали. Хорошие страсть, разные, разные… А в школе фонарь такой будет… И сказки читать будут…

– Тише ты…

– Однако, бабушка, пустит ли мама меня в школу-то на елку? – чуть слышно прошептал мальчик.

В это время молодая женщина вышла из горницы.

– Бабушка, мама-то все молчит либо ругается, – заметил мальчик с горечью.

– Ох, Кеша, у нее тяжелое горе… Я-то что… И глаза выплакала, и душу иссушила… Скоро и конец… А она молода… Долго еще ей горевать, маяться.

Мальчик задумался, – Что делать! Надо нести тяжелый крест… Сам Господь нес и не роптал, – продолжала старушка и дрожащей рукой обнимала внука.

– Твой отец, Кеша, разбойник… А ты все-таки молись за него, вспоминай, проси Господа простить его… Тяжко, дитятко, думать о нем. Все-таки жаль… сердце болит… – Старушка заплакала.

– А маме его не жаль, – сказал мальчик, как бы отвечая на свои мысли.

– Жалеет… Она уж такая гордая… Не покажет… Все в себе таит… Хоть и разбойник, а все-таки жалеет…

В это время молодая женщина вернулась с краюшкой хлеба.

– Садитесь ужинать, – сказала она тихо.

– Вот и праздничек пришел, – проговорила старушка, крестясь и двигаясь к столу.

Ужин был скромный: только похлебка дымилась на столе, стоял горшок каши, лежал нарезанный хлеб да лепешки.

– А в позапрошлом году у нас и гусь был, и пельмени, и шаньги, – вспомнил было Кеша.

– Господи! Это не ребенок! Это бревно бесчувственное! – вскрикнула молодая женщина и, упав на скамейку, зарыдала горько, отчаянно, беспомощно.

Старушка нагнулась к ней.

– Полно, Агаша… Грешно так убиваться… Разве он понимает… Дитя малое, неразумное…

– И дети чувствуют… А этот каменный… жестокий…

– Лучше молись, Агаша… Не плакать, не гневаться, а молиться надо, чтобы Он помог снести горе… И за грешную душу молись…

– Думать о нем не хочу!.. – сквозь рыдания отчаянно твердила женщина.

– Уймись, Агашенька!.. Всем нелегко… Пожалей и нас… На дворе такой праздник…

– Праздник другим… Нам хуже буден… На людей смотреть зазорно… Все он, злодей! Из-за него свету не видим, горе мыкаем…

Кеша испуганно смотрел на мать. Опять она плачет, клянет отца… Конечно, он сделал им зло… И в голове мальчика, как в панораме, промелькнули недавние годы, когда нагрянула на них страшная беда. Отец и раньше запивал, а потом связался с какой-то пьяной, бесшабашной компанией, все собирался идти на золотые прииски… А тут около их села напали на денежную почту и ямщика и почтальона убили… Был ли в том виноват отец, никто доподлинно не знает. Бабушка уверяет, что он на такое дело не пойдет… Но его забрали, посадили в тюрьму, повели в город на суд, и дорогой, говорят, он бежал… Вот уже два года о нем ни слуху ни духу. Где-то он, жив ли, сыт ли?.. Может, в эту морозную ночь один в лесу; может, погиб, замерз.

Кеше жаль его до слез. Отец, бывало, берег его, ласкал, и мать любил, жалел… Все зло пошло от вина, как говорит бабушка, да от товарищей… Старуха извелась и совсем ослепла от слез. Вот и мать худеет, чахнет, стала как тень… Трудно им теперь и с лошадьми справляться, и хозяйство без мужика плохо идет.

Мальчик подошел к матери, хочется ему ее утешить, да не умеет.

– Мама, мамушка, – проговорил он ласково. Бедная женщина вскочила, отерла слезы, лицо ее стало снова суровым, злобным, отупелым.

– Ужин простыл, – заметила она, садясь к столу, но сама ни до чего не притронулась, и старушка тоже ничего не ела. Один мальчик со здоровым детским аппетитом поел и похлебки, и каши, и лепешек.