Хосе Рисаль - Не прикасайся ко мне

— Верно, он потерял реал, этот скупец! — насмешливо воскликнула женщина, оскорбленная таким невниманием. Не дать приложиться к руке ей, надзирательнице братства, самой сестре Руфе! Это было неслыханно.

— Сегодня утром он не остался в исповедальне! — присовокупила сестра Сипа, беззубая старуха. — А я хотела исповедаться, чтобы причаститься и получить индульгенции.

— Сочувствую вам! — ответила девушка с наивным лицом. — За эту неделю я получила три полных индульгенции и предназначила их для спасения души моего мужа.

— И плохо сделали, сестра Хуана, — сказала обиженная сестра Руфа. — Одной полной хватило бы, чтоб вызволить его из чистилища. Зачем понапрасну растрачивать святые индульгенции? Поступайте так, как я.

— А я думала — чем больше, тем лучше! — ответила, улыбаясь, простодушная сестра Хуана. — Но скажите, как поступаете вы?

Сестра Руфа ответила не сразу: она сначала попросила буйо, пожевала его, оглядела присутствующих, взиравших на нее со вниманием, сплюнула в сторону и заговорила:

— Я не выбрасываю на ветер ни одного святого дня! С тех пор как я принадлежу к братству, я добыла четыреста пятьдесят семь полных индульгенций, то есть отпущение грехов на семьсот шестьдесят тысяч пятьсот девяносто восемь лет. Я записываю каждую индульгенцию, потому что люблю в делах точность: не хочу ни обманывать, ни быть обманутой.

Сестра Руфа умолкла, продолжая жевать табак; женщины смотрели на нее восхищенно, но мужчина, который ходил из угла в угол, остановился и сказал с некоторым презрением:

— Ну, а я только за этот год приобрел на четыре полных больше, чем вы, сестра Руфа, и вдобавок еще на сто лет; молился же я в этом году не так уж много.

— Больше, чем я? Больше восьмидесяти девяти полных, то есть девятьсот девяносто четыре тысячи восемьсот пятьдесят шесть лет? — повторила немного обескураженная сестра Руфа.

— Вот именно, на восемь полных да еще на сто пятнадцать лет, и всего-то за несколько месяцев, — подтвердил мужчина, на шее которого болтались ладанки и засаленные четки.

— Ничего нет удивительного, — сказала Руфа, признавая себя побежденной. — Вы — человек ученый, один из первых в провинции.

Мужчина, польщенный, улыбнулся.

— И впрямь, ничего нет странного в том, что я заработал больше вашего; я, право, могу сказать, что даже во время сна приобретаю индульгенции.

— А что вы с ними делаете, сеньор? — спросили четыре или пять голосов сразу.

— Пс! — ответил мужчина, состроив гримасу, выражавшую надменность и презрение. — Я их раздаю направо и налево!

— Вот за это я вас не похвалю, сеньор! — заметила Руфа. — Вы попадете в чистилище за такое мотовство! Вы же знаете, что даже за каждое попусту оброненное слово придется жариться сорок дней на медленном огне, как говорит священник; за каждую пядь нитки — шестьдесят; за каждую каплю воды — двадцать. Попадете в чистилище!

— Я-то уж сумею выбраться из него! — ответил брат Педро с величайшей уверенностью. — Я столько душ вызволил из огня! Столько их сделал святыми! И кроме того, если захочу, я еще могу заработать «in articulo mortis» [91] В смертный час (лат.). не менее семи полных и спасти других, умерев сам!

Сказав это, он гордо удалился.

— Все равно вы должны поступать так, как я, — не терять ни одного дня и аккуратно вести счет. Я не люблю ни обманывать, ни быть обманутой!

— Так что же вы делаете? — спросила Хуана.

— Вам, говорю я, надо учиться у меня. Представьте себе, например, что я получила прощение грехов на один год; я записываю это в тетрадку и говорю: «Блаженнейший отче, сеньор святой Доминик, сделайте милость, посмотрите, нет ли в чистилище кого-нибудь, кому нужен как раз один год, ни днем больше… ни днем меньше». Затем я подкидываю монеты — «глава» или «крест»? Если выпадает «глава» — таких нет; если «крест» — есть. Допустим, выпадает «крест»; тогда я пишу «погашено». А если выпадает «глава», я оставляю индульгенцию себе и присоединяю к ней другие, пока не накопятся сто лет, и все это аккуратно записываю. Жаль, что с индульгенциями нельзя поступать как с деньгами: пускать в оборот; тогда могло бы спастись куда больше душ. Верьте мне, делайте так, как я.

— А я придумала кое-что получше! — заметила сестра Сипа.

— Что? Получше? — изумленно спросила Руфа. — Не может быть! Лучше придумать — невозможно!

— Послушайте меня, и сами убедитесь, сестра! — ответила сурово старая Сипа.

— Ну-ка, ну-ка, расскажите! — подхватили другие.

Внушительно откашлявшись, старуха начала следующим образом:

— Вы очень хорошо знаете, что, читая «Слава тебе, пренепорочная…» и «Господи Иисусе Христе, сыне божий…», отмаливаешь по десять лет за каждую букву…

— По двадцать! Нет, меньше! По пять! — раздались голоса.

— Одним годом больше, одним меньше — не важно! Так вот: когда слуга или служанка разбивает тарелку, стакан или чашку, я заставляю их собрать все осколки, и за каждый, даже за самый крохотный, они должны отчитать мне «Слава тебе, пренепорочная…» и «Господи Иисусе Христе, сыне божий…», а индульгенции, которые я получаю, я отдаю во спасение душ грешных. В моем доме все знают эти молитвы, кроме разве кошек.

— Но индульгенции-то зарабатывают слуги, а не вы, сестра Сипа, — заметила Руфа.

— А мои чашки, мои тарелки: кто мне за них заплатит? Слуги-то рады откупиться этим, а я довольна; я их никогда не секу, иногда только шлепну или ущипну разок…

— Мне это нравится! И я так буду делать! И я! — зашумели женщины.

— Да, но если тарелка разобьется только на два или на три куска, вы мало получите! — заметила упрямая сестра Руфа.

— Ну что ж! — ответила старая Сипа. — Я их заставлю прочитать молитвы, а потом склеить куски и все-таки останусь в выигрыше.

Сестра Руфа не нашлась, что возразить.

— Разрешите мне спросить вас, — промолвила робко юная Хуана. — Вы, сеньоры, так хорошо разбираетесь в делах неба, чистилища и ада… а я, сознаюсь, совсем невежда.

— Говорите!

— Я часто встречаю в молитвеннике и других книгах такое предписание: «Три раза «Отче наш», три раза «Богородица» и три раза «Слава отцу и сыну и святому духу».

— Ну и что же?

— Я хотела бы знать, как их читать: три раза подряд «Отче наш», три раза подряд «Богородицу» и три раза подряд «Слава отцу и сыну и святому духу» или трижды все вместе: «Отче наш», «Богородицу» и «Слава отцу и сыну и святому духу»?

— Надо так: три раза «Отче наш»…

— Извините меня, сестра Сипа! — прервала ее Руфа. — Не так нужно читать, мужчин нельзя смешивать с женщинами; «Отче наш» — это мужчины, «Богородица» — женщины, а «Слава отцу и сыну и святому духу» — дети.

— Э! Извините, сестра Руфа; «Отче наш», «Богородица» и «Слава отцу и сыну и святому духу» — это как бы рис, мясо и соус, райская еда…