Хосе Рисаль - Не прикасайся ко мне

— Все потому, что он плохо спит, — ответил слуга. — С тех пор как он переменил спальню, его мучают кошмары. Глаза у него совсем ввалились, он отощал и пожелтел.

В самом деле, на отца Сальви жалко было смотреть. Он даже не притронулся ни ко второй чашке шоколада, ни к слойкам от Себу. Вместо этого он задумчиво расхаживал взад и вперед по просторному залу, теребя в костлявых руках письма, которые он время от времени перечитывал. В конце концов он приказал подать карету, оделся и велел ехать в лес, где неподалеку от зловещего дерева веселилась молодежь.

Доехав до опушки, отец Сальви отпустил экипаж и один отправился в лес.

Узкая затененная тропинка вилась меж зарослей к ручью, образованному горячими источниками, подобными тем, что бьют на склонах горы Макилинг. По берегам ручья росли цветы, многие из которых до сих пор не имеют латинских названий, но зато хорошо известны золотистым жукам и бабочкам всех форм и цветов — голубым и желтым, белым и черным, пестрым, блестящим, синим, с рубинами и изумрудами на крылышках, а также легионам жучков с отливающими металлом спинками, осыпанными золотой пыльцой. Жужжанье насекомых, стрекотанье цикад, не умолкающее ни днем ни ночью; пенье птиц и сухой треск подгнивших сучьев, которые, падая, задевают соседние ветви, — вот единственные звуки, нарушающие тишину этого таинственного места.

Какое-то время священник блуждал среди густых зарослей, стараясь обходить колючки, которые цеплялись за его рясу из гингона, словно желая задержать его; переступал через корни, торчавшие из земли будто для того, чтобы о них спотыкался непривычный к подобным дорогам путник. Внезапно он замер на месте: он услышал веселый смех и звонкие голоса; смех и голоса доносились со стороны ручья и становились все громче.

— Ну-ка, не найду ли я здесь гнездышко? — произнес прелестный, нежный голос, который был хорошо знаком священнику. — Я бы хотела видеть «его», но так, чтобы «он» не видел меня, и хотела бы следовать за «ним» повсюду.

Отец Сальви спрятался за ствол большого дерева и навострил уши.

— Значит ли это, что ты хочешь поступать с «ним» так, как с тобой поступает священник? — спросил чей-то веселый голос. — Ведь святой отец просто следит за тобой. Смотри, от ревности у людей вваливаются щеки и появляются круги под глазами.

— Нет, нет, это не ревность, а чистое любопытство! — ответил серебристый голосок, а веселый голос повторил:

— Нет, ревность, ревность!

— Будь я ревнива, я, вместо того чтобы самой стать невидимой, сделала бы невидимой «его», чтобы скрыть от посторонних глаз.

— Но тогда ты тоже не видела бы его, а это неинтересно. Если мы найдем гнездо цапли, давайте лучше подарим его священнику; он будет следить за нами, а мы не будем его видеть. Вы согласны?

— Я не верю в гнезда цапель, — прервал другой голос, — но если я когда-нибудь стала бы ревновать, то уж сумела бы следить, оставаясь невидимой.

— Но как? Может быть, так, как это делает сестра «подслушница»?

Это воспоминание о монастырской школе вызвало дружный веселый смех.

— Ты-то знаешь, как обмануть сестру «подслушницу»!

Из своего укрытия отец Сальви увидел Марию-Клару, Викторию и Синанг, бредущих вдоль ручья. Они не отрывали глаз от водного зеркала, мечтая найти заколдованное гнездо цапли; девушки шли по колено в воде: под мокрыми купальными юбками угадывались нежные очертания ног. Волосы их были распущены, руки обнажены, а грудь прикрывали пестрые полосатые рубашки. Разыскивая неуловимое гнездо, три девушки попутно срывали цветы и плоды, росшие на берегу.

Богобоязненный Актеон, бледный и неподвижный, соцерзал целомудренную Диану; его сверкавшие в черных впадинах глаза не отрывались от белых, красивых рук, изящной шеи и открытой части груди, а вид маленьких розовых ножек, плескавшихся в воде, будоражил его умерщвленную плоть, рождал в пылающем мозгу новые мечты.

Три прелестные фигурки исчезли в густых зарослях тростника за изгибом ручья, и он больше не слышал их жестоких намеков. Весь в поту, спотыкаясь, шатаясь, как пьяный, отец Сальви покинул свое убежище и обвел блуждающим взором обступавший его со всех сторон кустарник, затем сделал несколько шагов, словно собирался последовать за девушками, но тут же повернулся и пошел вдоль берега в поисках остальных участников прогулки.

Пройдя немного дальше, он увидел посреди ручья некое подобие купальни — изгородь, украшенную пальмовыми листьями, цветами и флажками, прикрытую сверху густой листвой бамбука: оттуда слышались веселые женские голоса. Еще дальше священник заметил бамбуковый мостик, а за ним купающихся мужчин. На берегу вокруг импровизированных каланов суетились слуги и служанки, — они чистили цыплят, мыли рис, жарили поросят. А на противоположном берегу, на расчищенной полянке, мужчины и женщины расположились под холщовым навесом, который одним концом был прикреплен к столетним деревьям, а другим — к только что вбитым кольям. Тут собрались альферес, викарий, префект, лейтенант-майор, школьный учитель и много других бывших капитанов и лейтенантов; присутствовал даже отец Синанг — капитан Басилио, у которого была какая-то многолетняя тяжба с покойным доном Рафаэлем. Ибарра сказал ему: «Мы спорим о праве, а спорить — не значит быть врагами», — и знаменитый оратор партии консерваторов с радостью принял приглашение, прислал трех индюшек и отдал своих слуг в распоряжение молодого человека.

Священник был встречен с уважением и почтением всеми присутствующими, даже альфересом.

— Где же вы, однако, гуляли, ваше преподобие? — заметил последний, увидев исцарапанное лицо священника и покрытую листьями и сухими ветками рясу. — Уж не упали ли вы?

— Нет, я заблудился! — ответил отец Сальви, оглядывая свою одежду.

Открыли бутылки с лимонадом, раскололи зеленые кокосовые орехи, чтобы купавшиеся, выйдя из воды, могли освежиться кокосовым молоком и нежной мякотью, которая белее молока; девушки, кроме того, получили венки из жасмина с розами и бутонами иланг-иланга, напитавшими ароматом их рассыпанные по плечам волосы. Одни гости сидели на земле или отдыхали в гамаках, привязанных к ветвям деревьев, а другие окружили большой плоский камень, где лежали колоды карт, книжки, шахматная доска, сигуэйес и фишки.

Священнику показали каймана, но он лишь рассеянно взглянул на него и насторожился только тогда, когда услышал, что брюхо кайману вспорол Ибарра. Меж тем отважный таинственный Рулевой куда-то исчез; он скрылся еще до появления альфереса.

Но вот из купальни вышла Мария-Клара с подругами, свежая, как роза на заре, когда капли росы алмазными искрами сверкают на дивных лепестках. Ее первая улыбка предназначалась Крисостомо, а первая тень на ее челе появилась при виде отца Сальви, который заметил это и вздохнул.