Вирджиния Вулф - Ночь и день

— Ты закончил письмо? — спросила она весело, как показалось ему, без тени ревности.

— Нет, отложу до лучших времен, — ответил он. — Сегодня я почему-то не в настроении. Не могу найти нужные слова, получается как-то нескладно.

— Да ведь Кассандра не заметит, складно ты напишешь или нескладно, — сказала Кэтрин.

— Я в этом не уверен. Осмелюсь заметить, у нее неплохое литературное чутье.

— Возможно, — равнодушно произнесла Кэтрин. — Кстати, в последнее время ты стал пренебрегать моим образованием. Может, ты почитаешь мне что-нибудь? Позволь, я выберу книгу.

С этими словами она подошла к книжным полкам и принялась оглядывать ряды книг. Все лучше, думала она, чем ссора или тягостное молчание, которое все больше и больше отдаляет их друг от друга. Перебирая книги одну за другой, она с горькой иронией думала о том, как самонадеянна была всего лишь час назад, пытаясь спланировать их жизненный путь и при этом не имея ни малейшего представления о том, где они находятся, что чувствуют и даже любит ее Уильям или нет. Позиция Мэри казалась ей правильной и даже завидной — если, конечно, она ее правильно поняла, — и впрямь в жизни женщины все может быть так просто.

— Свифт, — сказала она наконец, вытащив том наугад, чтобы покончить хотя бы с этим вопросом. — Давай почитаем Свифта.

Родни взял у нее книгу, заложил пальцем страницу, но по-прежнему молчал. Лицо его было задумчиво, словно он мысленно взвешивал что-то, но пока не мог сказать ничего определенного.

Кэтрин, усаживаясь рядом с ним, бросила на него настороженный взгляд. На что она надеялась или чего страшилась — этого она не могла бы объяснить; главным, пожалуй, было совершенно непонятное и непозволительное желание убедиться, что он ее по-прежнему любит. Придирки, жалобы, мелочные расспросы — ко всему такому она давно привыкла, но эта погруженность в себя, за которой угадывалась внутренняя сила, была ей внове. Она не знала, чего ждать.

Наконец Уильям заговорил.

— Это немного странно, тебе не кажется? — Он попытался рассуждать. — Я хочу сказать, большинство людей сильно огорчились бы, узнав, что их свадьба на полгода откладывается. А вот мы — нет; чем ты это объясняешь?

Он говорил тоном беспристрастного судьи.

— Я объяснил бы это тем, — продолжил он, не дожидаясь ответа, — что наши отношения начисто лишены романтики. Отчасти это, конечно, из-за того, что мы давно знаем друг друга; но я думаю, тут не только это. Мне кажется, все дело в несходстве темпераментов: ты, на мой взгляд, немного холодна, а я, подозреваю, несколько эгоцентричен. И потому у нас нет ни малейших иллюзий относительно друг друга, хотя это и странно. Не стану отрицать: большинство удачных браков как раз и держатся на таком взаимопонимании. Но сегодня утром меня это поразило, и я подумал: действительно странно, когда Уилсон заметил, что я не слишком расстроен. К слову сказать, ты уверена, что мы еще не давали согласия на аренду того дома?

— У меня сохранились письма, и завтра я их просмотрю, но, полагаю, там все в порядке.

— Благодарю. А насчет психологической проблемы, — сказал он, словно продолжая некое исследование, не имеющее к нему самому ни малейшего отношения, — бесспорно, каждый из нас способен на чувство… назовем его для простоты романтической увлеченностью… к третьим лицам, во всяком случае, относительно себя я почти не сомневаюсь.

Пожалуй, впервые за все время их знакомства Уильям так взвешенно и совершенно спокойно говорил о собственных чувствах. Обычно он избегал подобных откровений — отшучивался или менял тему беседы, впрочем, так обычно и поступают мужчины, вернее, джентльмены, когда находят предмет разговора недостойным или сомнительным. И то, что он вдруг решил объясниться, ее заинтриговало, заставив забыть об уязвленной гордости. Почему-то ей тоже стало с ним значительно проще: может, потому, что они теперь на равных? — задумалась она. Его слова были интересны ей, поскольку помогали понять собственные проблемы.

— Что такое романтика? — задумчиво проговорила она.

— Хороший вопрос. Я ни разу не встречал определения, которое меня бы устроило, но попадались и очень неплохие. — И он бросил взгляд в сторону книг.

— Это подразумевает не знание другого человека, а скорее полное незнание, — решилась она предположить.

— Некоторые считают, что в литературе романтика — это вопрос дистанции, то есть…

— В искусстве — возможно. Но для людей, наверное…

— У тебя ведь нет личного опыта? — спросил он, задержав на ней взгляд.

— Мне кажется, я нахожусь под сильным романтическим влиянием, — произнесла она задумчиво. — Но кажется, в моей жизни ей почти нет места, — добавила она.

Кэтрин представила свои будни: как ей постоянно приходится быть рассудительной, собранной, правильной — в доме, где властвует ее романтичная мать. Да, но ее романтика — не та романтика. Это мечта, эхо, отзвук; можно облечь ее в форму и цвет, услышать в мелодических нотах, но только не в словах; нет, только не в словах. Она вздохнула.

— Разве не странно, — закончил свою речь Уильям, — что ни ты ко мне, ни я к тебе этого не чувствуем?

Кэтрин согласилась, что странно — очень; но куда более странно то, что она вообще обсуждает это с Уильямом. Неужели между ними возможны совершенно новые взаимоотношения? Ей казалось, Уильям помогает ей понять то, чего она никогда раньше не понимала; и вместе с благодарностью возникло почти сестринское желание помочь и ему тоже — да, почти сестринское, поскольку все же было немного обидно, что его отношение к ней лишено романтики.

— Мне кажется, если б ты так полюбил кого-то, то был бы с ней очень счастлив, — сказала она.

— Ты полагаешь, романтика может пережить близкое знакомство с предметом любви? — спросил он с легкой иронией, как будто интересуется так, вообще.

Уильям хотел избежать откровенности, которой очень боялся. Требовалась большая осмотрительность, чтобы не вышло чего-нибудь вроде той безобразной сцены, о которой он не мог вспомнить без стыда, — среди вереска и опавших листьев. И все же каждая фраза приносила ему облегчение. Он начинал понимать кое-что о собственных желаниях, до сих пор неясных ему самому, и о причинах трудностей с Кэтрин. Он начинал этот разговор с явным желанием задеть ее, наказать, но это мстительное чувство прошло, более того, теперь ему казалось, что только с помощью Кэтрин он все узнает наверняка. Главное теперь — не спешить. На свете множество вещей, о которых ему трудно говорить, — например, это имя: Кассандра. Как трудно оторвать взгляд от той пылающей угольной долины среди высоких гор, в самом центре камина. О, пусть Кэтрин еще что-нибудь скажет! Она ведь сказала, что он может быть счастлив, если так полюбит…