Хосе Рисаль - Флибустьеры

— А что скажут люди во всем мире, когда узнают о такой резне?

— О, человечество будет рукоплескать, ибо оно всегда оправдывает более сильного, более жестокого! — зловеще усмехнулся Симоун. — Европа восхищалась, когда западные нации истребили в Америке миллионы индейцев, и отнюдь не для того, чтобы населить эти земли народами более нравственными или миролюбивыми. Вспомните Соединенные Штаты с их пресловутой свободой для сильного, законом Линча, политическими махинациями или всю Южную Америку с ее драчливыми республиками, кровопролитными революциями, гражданскими войнами, мятежами — точь-в-точь повторяющую историю своей матери-Испании! Европа восхищалась, когда сильная Португалия захватила Молуккские острова; она восхищается теперь, когда Англия уничтожает туземцев на островах Тихого океана, чтобы расчистить место для своих поселенцев. О, Европа будет рукоплескать, так уж заведено в конце любой драмы, любой трагедии: чернь не любит вникать в суть, она смотрит на результаты! Увенчается преступление успехом — оно вызовет восторг и преклонение, куда большие, чем подвиг добродетели, свершенный втайне, без шума.

— Вы правы, — согласился юноша. — Какое мне в конце концов дело до чьих-то похвал или осуждений, если люди эти равнодушны к страданиям угнетенных, бедняков, беззащитных женщин? Почему я должен считаться с обществом, которое не посчиталось со мной?

— Наконец-то я слышу слова, достойные мужчины! — сказал, торжествуя, искуситель.

И, взяв из ящика револьвер, Симоун протянул его юноше:

— В десять часов ждите меня у церкви святого Себастьяна, я дам последние распоряжения. Да, помните, к девяти часам вы должны быть как можно дальше от улицы Анлоаге!

Басилио осмотрел револьвер, зарядил его и спрятал на внутренний карман куртки. Бросив короткое «до свидания!», он вышел.

На улице Басилио остановился и задумался; было только семь часов: как протянуть время до рокового срока? Уже наступили каникулы, все студенты разъехались из Манилы. Один Исагани не пожелал покидать город, но как раз в это утро он куда-то ушел, а куда — неизвестно. Так сказали Басилио, когда он, выйдя из тюрьмы, явился на квартиру своего друга просить приюта. Басилио не знал, куда податься, у него не было денег, не было ничего, кроме револьвера. Мысль о лампе не оставляла его: через два часа разразится страшная катастрофа! И когда он думал об этом, ему чудилось, что мимо него идут люди без голов. С чувством какой-то свирепой радости он говорил себе, что нынче вечером он, голодный, нищий, станет человеком, внушающим страх, что, быть может, с первыми лучами солнца люди увидят его, бедного студента, слугу, грозным вершителем судеб, попирающим горы трупов, диктующим законы всем тем, кто проезжает сейчас мимо него в великолепных экипажах. Он расхохотался как безумный и пощупал рукоятку револьвера: пачки с патронами были в карманах.

Вдруг он спросил себя: где именно произойдет трагедия? Во время разговора с Симоуном он был так подавлен, что не подумал об этом. Симоун, правда, велел ему уйти подальше от улицы Анлоаге!

У него мелькнула догадка. Днем, по дороге из тюрьмы, он хотел было зайти в дом капитана Тьяго, взять свои скудные пожитки, но его туда не пустили. В доме все изменилось, там шли приготовления к какому-то торжеству — наверно, к свадьбе Хуанито Пелаэса. Но ведь и Симоун говорил о бале!

В эту минуту на улице появилась длинная вереница экипажей, в которых, оживленно беседуя, сидели нарядные дамы и мужчины; перед глазами Басилио мелькнули большие букеты. Экипажи двигались очень медленно в сторону улицы Росарио; из-за встречных экипажей, спускавшихся с моста Испании, им то и дело приходилось останавливаться. В одном из них Басилио разглядел Хуанито Пелаэса; рядом сидела дама в белом платье, с легкой вуалью на лице: неужели Паулита Гомес?

— Паулита! — изумленно воскликнул он.

Да, то была она в подвенечном наряде; она и Хуанито Пелаэс, видимо, возвращались из церкви.

— Бедный Исагани! — вздохнул Басилио. — Что с ним теперь?

Он задумался о своем друге, об этой благородной, пылкой душе: не посвятить ли его в план Симоуна? Но тут же сказал себе, что Исагани никогда бы не согласился участвовать в бойне… Да, Исагани не причинили столько зла, сколько ему.

Затем Басилио подумал, что, не попади он в тюрьму, был бы он теперь женихом, а возможно, уже и мужем Хулии, имел бы звание лиценциата медицины, жил бы в своем городке и лечил больных. И он вдруг увидел с необыкновенной ясностью монастырский двор, каменные плиты и на них бездыханную фигурку девушки… Мрачное пламя ненависти вспыхнуло в его глазах, он снова погладил рукоятку револьвера, сожалея, что еще не пробил час расплаты. И тут он увидел Симоуна; ювелир вышел из дому с тщательно завернутым ящиком и сел в экипаж, который последовал за свадебным кортежем. Чтобы не потерять Симоуна из виду, Басилио постарался приметить возницу и с удивлением узнал беднягу Синонга, который когда-то привез его в Сан-Диего и был избит гражданскими гвардейцами, — того самого, что приходил к нему в тюрьму и рассказывал о делах в Тиани.

Сообразив, что местом действия будет улица Анлоаге, юноша прибавил шагу и, обгоняя экипажи, поспешил туда. В самом деле, кортеж направлялся к бывшему дому капитана Тьяго: да, уж там зададут им бал, попляшут они, взлетев в воздух! Басилио усмехнулся, глядя на расхаживавших парами солдат-ветеранов. Их было столько, что всякий легко мог догадаться: сегодняшнее торжество почтят своим присутствием весьма важные гости. В доме уже собралось много народу, из окон лились потоки света, лестница была устлана ковром и украшена цветами; где-то наверху, быть может, в его прежней одинокой комнатушке, оркестр играл веселые мелодии, заглушая смутный гул толпы, смех, возгласы, шутки.

Дон Тимотео Пелаэс достиг вершин благополучия, действительность превзошла его мечты. Он женил сына на богатейшей наследнице семьи Гомесов; заняв у Симоуна деньги, по-царски обставил этот просторный дом, купленный за полцены; он устраивал блестящий бал, и все главные божества манильского Олимпа собирались к нему на пир, дабы осиять торжество лучами своего величия. С утра в его ушах с назойливостью модной песенки звучали фразы, похожие на изречения из катехизиса: «Пробил час блаженства! Близится счастливый миг! Вскоре исполнятся для тебя прекрасные слова Симоуна: жив я, но нет, не я, а генерал-губернатор жив во мне». Сам генерал-губернатор — посаженый отец Хуанито! Правда, на венчании он не присутствовал, его представлял дон Кустодио, но генерал прибудет на ужин, он обещал прислать замечательный подарок — лампу, рядом с которой лампа Аладдина… Между нами, лампа эта принадлежала Симоуну. Но все равно, чего тебе еще желать, Тимотео?