Юз Алешковский - Собрание сочинений в шести томах т.2

Л.З. до того поражен был правильностью открывшегося выбора, более того – совершеннейшей его несомненностью, что сразу же бодренько побрился.

Надо было, конечно, видеть, как брился Л.З. в каком-либо из самых своих самодовольных состояний. Надо было это видеть!

Он слегка раскорячивался во всем пространстве старинной амальгамы, глубоко обязанной, как считал Л.З., непременно подчеркивать значительность внутренних качеств его души и уникальных особенностей характера.

Кроме того, трофейное зеркало должно было внушать уверенность, что выглядит он не так уж паршиво, несмотря на сволочные свои хвори и зловонность политической ситуации в стране.

Зеркало выполняло свои прямые обязанности с неукоснительным достоинством. Манера его ненавязчивого угож- дения настроениям и вкусам Л.З. могла бы напомнить приличным людям, когда бы не померли почти все они задолго до прихода на Землю плебейского затмения, манеры старого, доброго, любимого и родственного камердинера…

Об опасной бритве – принадлежала до экзекуции Ка-нарису – скажем, что брила она сама. Сама брила, не теряя подолгу безукоризненной остроты своей заколдованной золлингеновской стали, отливавшей не злобной воро-ненностью, не коварной матовостью твердейшего металла, но розовато-золотистым цветом вечной верности владельцу.

Ах, Никитка… Ах, Никитка, – мурлыкал Л.З., оттягивая кожу, кончик носа, обрабатывая кадык и косясь на поблескивавшую перламутровую ручку разохотившейся бритвы.

Вполне естественно, что человек, особенно если это представительница прекрасного пола, забывает перед зеркалом обо всем мире, вглядываясь в самое доброкачественное и стопроцентное свидетельство своего действительного существования, жить без которого порою – особенно, повторяем, прекрасному полу – подозрительно тягостно и просто невозможно.

Нас не раз забавляла трогательная способность каждой без исключения женщины находить в любом ошеломительном маневре или же в неожиданном вывихе жизни хотя бы самую ничтожную и неприметную для постороннего глаза возможность самосозерцания…

Затерта вот в трамвайной толпе, согбенная под тяжестью какого-то горя, невзрачная дамочка и не думает даже скрывать своего жизненного отчаяния, своей тоски и боли. Вам самим до того по совпадению тошно, что вид дамочки вызывает раздражительный протест в душе, а в уме тягу к садистическому оскорблению этого ни в чем не повинного существа. И вдруг унылое лицо мгновенно преображается, преображается на одно лишь мгновение, но вполне этого ничтожного мгновения достаточно для существенного торжества жизни в поганом советском трамвае и приличного восполнения сил для наличных переживаний и будущих.

Дамочка вздохнула в знак того, что судьба заклеймена ею не окончательно. Вас тотчас поражает случайное наблюдение. В руках ваших зачуханный портфелишко с блестящей никелированной замочной бляхой. И вот в этой-то бляхе бедная дамочка успела спасительно выловить свое отображение. И каким бы искаженным ни было оно, как бы комично и горько ни расплывались в портфелишкиной бляхе черты человеческого лица, дамочка необычайно обрадовалась откровенному своему явлению в, казалось бы, беспросветной тьме-тьмущей, вывернутого сикись-накись советского бытия…

Это жизнь в такие моменты подхватывает нас под слабеющие руки, поддает стойкости полусогнутым конечностям и выуживает задохнувшуюся было душу из серо-зеленой тины быта, кишащей многочисленными гадами общества…

Слава Богу, что имеется и в луже воды, и в случайном окошке вечера, и в ничтожнейших пуговичках, и в блистающих частях автомобилей чудесное свойство ненавязчиво отразить нас как раз тогда, когда нам это действительно нужно, чтобы не разуверились девочки, мальчики, женщины и мужчины в своем присутствии на земле и в мире, убивающем многих жутким холодом равнодушия и отталкивающей бессмыслицей…

Заметим попутно, что в минуты трагически-тоскливые, а не во времена легкомысленной праздности и прелестного покоя, человек каким-то неведомым образом чувствует в отражении своем нечто намного превосходящее его внешность. Чувствует в себе человек каждой кровиночкой и целостной полнотой духа прекрасную и, не побоимся сказать, Божественную сущность. А ежели бы это было не так, то люди некрасивые – их на Земле подавляющее большинство, в том числе, возможно, и мы с вами, – не только не стали бы вглядываться эти люди в свои зеркальные отражения, но приняли бы все меры для запрещения зеркал и насильственного затемнения различных отражательных поверхностей.

Люди эти непременно, зажмурясь, плевали бы в незамутненные источники вод, отводили друг от друга мнительные взоры, поставили бы под государственный контроль, скажем, СССР (министр – Лев Захарович Мехлис) все шлифовальные работы по меди, бронзе, стали и драгоценным металлам, подвергали бы красавиц и красавцев публичным шельмованиям как вызывающих врагов подавляющего большинства народа и, наконец, все эти некрасивые люди возвели бы на уровень супернациональной задачи селекционную работу по уничтожению в хромосомах отщепенцев, красавцев и красавиц, позорных генов удачных и счастливых внешностей.

Можно не сомневаться в том, что советская власть затрамбонила бы однажды на весь мир о грандиозной победе коммунистической генной инженерии и существенном уменьшении количества красавцев и красавиц по сравнению с 1913 годом.

Раз уж при вдохновенном способствовании советской власти меньше чем за полвека во всех областях жизни злобно восторжествовали духовно-нравственные ничтожества и непотребная посредственность, то нам не представляется слишком сложной работа по нивелировке внешности граждан СССР до уровня общесредненевзрачных.

Тем более «из районов и областей, – как сказал однажды в годовщину Великого Октября директор Всесоюзного института красоты, – поступают тревожные сигналы о том, что с лицами в нашей стране не все еще обстоит благополучно…».

Мы позволили себе отвлечься от Л.З. постольку, поскольку сам он пребывал в весьма отвлеченном от действительности состоянии.

Он весь как бы начисто растворился в набежавшей волне предвосхищения удачи. С застарелым, мозолистым, ли-шаистым, бородавчатым инфантилизмом отдался Л.З. во власть пьянящего воображения. Какие только картины не мелькали перед его вдребадан окосевшим внутренним взором…

Во-первых, принятие Верховным Советом так называемого «закона Мехлиса», торжественно отменяющего все национальности как пережиток предыстории человечества…

Во-вторых, он немедленно добьется разрешения Хрущева и… скорее всего, Маленкова… да… да… тысячу раз – да… вторым членом Тройки будет эта поднаторевшая в кадровых делах и организаторских интрижках жабоподобная баба и бабоподобная жопа Георгий Максимилианыч… Ах как один гениальный ход автоматически тянет за собой славный второй… мужественный третий… изящный четвертый и так далее… То есть я мгновенно получу от Хруща и Жабы разрешение на развод… Хватит… В таком человеке, как я, все должно быть прекрасно-и глаза, и мысли, и одежда, а особенно половая жизнь… Сколько оргазмов упущено из-за бюрократической неразберихи в партийной и хозяйственной работе, из-за халатности, злоупотреблений, бестолковости, начетничества, засилья критики над самокритикой, самотека, утечки и окостенелого стиля руководства… Верлена и Верста останутся пикантными любовницами. Любовницами тайными… А жениться не мешало бы на прямом члене королевской семьи Великобритании… И пусть двор Англии посмеет отказать Мехлису… Мо-мен-таль-но дестабилизирую Содружество Наций всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами… Вплоть до отторжения Австралии и оккупации всего Ближнего Востока… О Израиле мы поговорили бы особо… Карл Маркс мог забыть о нации и стать гражданином Мира, но какая-то затруханная Голда Меир, видите ли, должна на каждом шагу картавить о своем еврействе и нагло посещать московскую синагогу… Врачей рябая харя арестовывает, а Голду он не может раздавить полуторкой прямо на Солянке… Сволочь…