Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 2. Отрочество. Юность

Много было нововведеній на этомъ верху. Бывшая наша спальня превращена была, благодаря выдумкѣ шкафовъ-кроватей, въ класную; бывшая класная превращена была въ рекреаціонную; бывшую комнату Карла Ивановича и комнату Николая занималъ новый Гувернёръ Prosper St-Jérôme, виновникъ всѣхъ перемѣнъ. —

Карлъ Ивановичъ, согласно предсказанію папа, испортился и, какъ онъ утверждалъ, по проискамъ Мими и St.-Jérôme, былъ уволенъ. —

Старинный порядокъ вѣщей напоминалъ только одинъ Николай, но и тотъ подъ новымъ владычествомъ утратилъ свою характеристическую черту: довольство. Онъ негодовалъ на Проспера Антоновича и отъ души сожалѣлъ о предшественникѣ его, добромъ Карлѣ Ивановичѣ. Не нравилась ему надмѣнность мусьи, его щегольство, гости, которые къ нему ходили по Воскресеньямъ, а главное, не нравились ему нововведеиія. — Шкафы подъ орѣхъ, новые дубовые столы, полы и подоконники, натертые воскомъ, глобысы и книги, разставленные въ симетричномъ порядкѣ, развешенныя карты, маленькая [?] гимнастика, устроенная въ рекреаціонной комнатѣ — всѣ эти вѣщи, заведеніемъ которыхъ гордился Просперъ Антоновичъ Николай навывалъ пустыми французскими выдумками. Правда, распредѣленіе комнатъ было теперь чище, щеголеватѣе и аккуратнѣе прежняго; но прежнѣе было проще и удобнѣе. Главное, прежде было какъ-то уютнѣе, семейнѣе; теперь же стало похоже на казенное заведеніе. — Въ этомъ-то и заключалась амбиція Француза. —

Первый экзаменъ, на который нынче долженъ былъ ѣхать Володя, былъ Латинскаго языка. — Въ 9 часовъ нужно было быть уже въ Университетской залѣ, но Володя еще не одѣвался въ новый (собственно для этаго случая сшитый синій фракъ съ золотыми пуговицами), а, держа въ одной рукѣ плетеную тросточку St.-Jérôme, которая, Богъ знаетъ, какъ попалась ему въ руки, и въ другой Латинскую грамматику Цумпта, ходилъ взадъ и впередъ по всѣмъ комнатамъ и, какъ замѣтно было, былъ совершенно погруженъ въ изученіе предлоговъ, требующихъ творительнаго падежа. Входя въ спальню, онъ твердилъ вслухъ какія-то латинскія слова, разсѣкалъ около себя воздухъ плетеной тросточкой, иногда взглядывалъ по сторонамъ и на меня; но взглядъ его былъ непродолжителенъ и тупъ. — Мнѣ же казалось, что взглядъ его былъ строгъ. —

На немъ были небѣленой холстины штаны, такой же коротенькій казакиньчикъ и въ послѣдній разъ рубашка съ откидными воротничками — въ послѣдній разъ потому, что я самъ видѣлъ, какъ приготовили для него и положили въ особенный ящикъ коммода дюжину голандскихъ рубашекъ безъ воротничковъ и два галстука съ пряжками.

Володя такъ перемѣнился въ эти три года, что, ежели бы я не былъ съ нимъ вмѣстѣ все это время, я никакъ бы не могъ представить его себѣ такимъ, какимъ онъ былъ. Ростомъ онъ былъ даже выше Николая, хотя Николай и былъ маленькаго роста, все-таки это что-нибудь да значило. Онъ былъ худъ, гибокъ и длинноногъ, строенъ. У него была уже походка совершенно такая же, какъ и у папа — онъ ходилъ маленькими [?] шажками и становился больше на внѣшнюю часть ступни. Не только походкой, но и многими пріемами онъ былъ похожъ на папа — онъ также подергивался и часто краснѣлъ безъ всякой причины. — Сходство это доходило до смѣшнаго и могло бы показаться подражаніемъ тому, кто не зналъ бы, что онъ его сынъ. —

Волоса у него стали почти совсѣмъ черные и были ровны и густы. — На верхней губѣ пробивался черный пушокъ, который удивительно какъ шелъ къ его смуглому и свѣжому лицу. Взглядъ былъ быстрый и сильной: такой взглядъ, который вы невольно замѣчаете, когда онъ останавливается на васъ. — Улыбка потеряла свою дѣтскую неопредѣленность и стала тверда и выразительна. — Голосъ уже пересталъ быть то пискливымъ, то грубымъ и былъ пріятенъ и ровенъ; смѣхъ отчетливый и увлекательный. Меня поражали въ немъ особенно тѣ качества, которыхъ во мнѣ не было, и качества эти возбуждали во мнѣ какое-то тяжелое, непріятное чувство. — Я зналъ, что хорошо имѣть ихъ, но не радовался тому, что видѣлъ ихъ въ немъ. Нельзя сказать, чтобы я завидовалъ, но мнѣ больно было видѣть, что онъ указываетъ мнѣ на мои недостатки. Его красота, самоуверенность, веселость, способность увлекаться исключительно какимъ-нибудь предметомъ, даже легкомысліе и поверхностность возбуждали во мнѣ это чувство. — Ежели бы я не такъ хорошо наблюдалъ и зналъ его, я вѣрно бы влюбился въ него, какъ былъ влюбленъ въ Ивиныхъ. — Я любилъ его, но не за его качества внутреннія и наружныя, а любилъ спокойно братскою любовью, которая вытекала: изъ привычки тщеславія и родства крови. — По моему мнѣнію, чувства, которыя питаютъ братья между собою, проистекаютъ изъ 4-хъ источниковъ: 1) изъ родства. Это — безсознательное, естественное влеченiе дѣтей, имѣющихъ общихъ родителей, однихъ къ другимъ — влеченіе инстинктивное, которое находимъ мы въ различныхъ степеняхъ между животными и людьми. Нельзя, мнѣ кажется, не признать существованія этаго чувства; но доказать его столько же трудно, сколько и отвергнуть. — 2) изъ привычки. — Большей частью братья начинаютъ жить вмѣстѣ; поэтому привыкаютъ такъ, какъ привыкаютъ къ игрушкѣ, къ дому, къ халату и т. д. 3) Изъ тщеславія вытекаетъ чувство, очень похожее на любовь, и которое въ свѣтѣ, большей частью принимаютъ за нее, но въ сущности это есть только тщеславіе, перенесенное на лицо брата и перенесенное не на основаніи привязанности, а на основаніи тѣхъ связей, которыми судьба соединила братьевъ. Мнѣ пріятно слышать, что братъ мой находится въ блестящемъ положеніи и пользуется хорошимъ мнѣніемъ свѣта не потому, что я радуюсь за его счастіе, но потому, что мнѣ пріятенъ отблескъ, который падаетъ на меня отъ его блестящаго положенія и хорошаго о немъ общественнаго мнѣнія, и наоборотъ. 4) изъ уваженія, которое я имѣю къ лицу моего брата за его качества и направленіе. —

1-й родъ любви — любовь кровная, мнѣ кажется, никогда не уничтожается и, хотя въ самой слабой степени, но всегда существуетъ между братьями. Я твердо увѣренъ въ этомъ, потому что, хотя часто ссорился съ братомъ и въ минуты вспыльчивости былъ увѣренъ, что онъ самый дурной человѣкъ во всей вселенной, я никогда ни на минуту не переставалъ чувствовать къ нему безсознательнаго и преимущественнаго передъ всѣми влеченія. — 2-й родъ любви зависитъ отъ обстоятельства. 3-й родъ — тщеславная любовь, по моимъ наблюденіямъ, въ нашъ вѣкъ, который называютъ практическимъ и эгоистическимъ, въ которомъ говорится, что семейство есть преграда развитію индивидуальности, большей частью одна соединяетъ братьевъ. Я признаюсь, что имянно то время, которымъ я начинаю эту часть, большая доля моей любви къ брату происходила изъ этаго источника. —

Любить же брата за его качества я въ то время не могъ, потому что не рѣшилъ еще въ самомъ себѣ, что̀ хорошо и что̀ дурно; многое, одно противорѣчущее другому, мнѣ нравилось и казалось достойнымъ подражанія. Въ первомъ дѣтствѣ я любилъ людей, любилъ maman, papa, Н[аталью] С[авишну], Володю, любилъ горячо, потому что чувствовалъ свою безпомощность и необходимость быть любимымъ. Всѣ тѣ качества, которыя я видѣлъ въ любимыхъ людяхъ, я находилъ безусловно хорошими. — Теперь же, когда я сталъ сознавать свою силу и сталъ больше увлекаться отвлеченными красотами, чѣмъ людьми, я меньше сталъ любить и не признавалъ безусловно хорошими тѣ качества, которыя находилъ въ людяхъ, меня окружавшихъ; притомъ же я развился такъ, что могъ обсуживать эти качества и находить въ нихъ противорѣчія. Я пересталъ вѣрить, поэтому пересталъ и любить.