Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 2. Отрочество. Юность

Передъ обѣдомъ и во время обѣда Августъ Антоновичь не умолкалъ ни на минуту, и бабушка, какъ казалось, была очень довольна его болтовней. Она взялась объяснить ему наши характеры: «Володя, сказала она, будетъ военнымъ; онъ будетъ хорошъ собой, ловокъ, любезенъ, будетъ адъютантомъ какого-нибудь Генерала, будетъ имѣть блестящій успѣхъ въ большомъ свѣтѣ и пойдетъ далеко по этой дорогѣ. А Николенька, сказала она, подзывая меня къ себѣ, пойдетъ по дипломатической дорогѣ. Онъ будетъ у меня славнымъ дипломатомъ, прибавила она, поднимая рукою волоса на моемъ темѣ, не правда-ли?» Не знаю, что разумѣла бабушка подъ словомъ «дипломата», но знаю то, что дипломатъ, по ея понятіямъ, не могъ быть безъ взбитаго кверху хохла, т. е. прически «à la coq», составляющей, по ея мнѣнію, отличительную черту этаго званія. Вслѣдъ за этимъ Августъ Антоновичь вынулъ изъ кармана красиво исписанную тетрадку и просилъ бабушку позволенія прочесть ей свои мысли о воспитаніи, которыя онъ, принявъ на себя новую обязанность, успѣлъ набросать на бумагу. — Бабушка сказала, что это доставитъ ей большое удовольствіе, и St.-Jérôme началъ читать Essquisse sur l’éducation de doux nobles enfants Russes, confiés à mes soins par la Comtesse de Torchkoff, ou Précèptes et maximes, a l’usage d’un gouverneur. [97] [План воспитания двух детей из благородной русской фамилии, порученных моим заботам графиней Торжковой, или правила и принципы, служащие руководством для воспитателя.]

Само собою разумѣется, что только моему нѣжному возрасту и неразвитымъ умственнымъ способностямъ нужно приписать то, что сколько я ни напрягалъ вниманіе, я ничего ровно не могъ понять изъ тетрадки St.-Jérôm’a, но бабушка осталась ею очень довольна. За обѣдомъ Августъ Антоновичь обратился было къ папа съ разсужденіями о семействѣ Корнаковыхъ, въ которомъ онъ давалъ уроки, о самой Княгинѣ и о томъ, что она весьма пріятная дама; но папа, не отвѣчая ему, сухо спросилъ, когда онъ намѣренъ начать классы. —

Весь порядокъ нашихъ занятій со вступленіемъ въ домъ St., Jérôm’a радикально измѣнился. Спальня превратилась въ кабинетъ, а классная наполнилась крашенными шкафами, которые, откидываясь на ночь, служили намъ кроватями, черными досками, глобусами, росписаніями и вообще предметами, наглядно доказывающими старательность и ученость новаго гувернера. Росписаніе занятій, написанное красивымъ, прямымъ почеркомъ и висѣвшее надъ столомъ въ рамкѣ чернаго дерева, доказывало ясно, что отъ 8 часовъ утра и до 6 вечера мы заняты классами. Исключая Исторіи, Математики и Русскаго языка — большая часть времени занята была самимъ St.-Jérôm’омъ: Латинскій языкъ, Французская грамматика, Французскій синтаксисъ, Французская литература, Исторія Французской литературы, сочиненія, диктовки, переводы. —

Никто не ѣздилъ къ намъ по случаю болѣзни бабушки, и единственнымъ развлеченіемъ нашимъ были уроки фехтованья и верховой ѣзды «l’équitation et les armes», [98] [верховая езда и фехтование,] которыя St.-Jérôme нашелъ необходимыми для нашего совершеннаго образованія. — Въ столѣ классной комнаты хранился журналъ, въ которомъ балами отъ «0» до «5» каждый учитель отмѣчалъ наши успѣхи и поведеніе въ классѣ. Въ концѣ недѣли сводились итоги; и тотъ, кто въ общемъ числѣ имѣлъ больше 4, получалъ денежное награжденіе сверхъ синенькой, которая давалась намъ ежемѣсячно въ видѣ жалованья; тотъ же, кто имѣлъ меньше 3, подвергался наказанію, состоящему большей частью въ лишеніи права ѣхать въ манежъ; и я долженъ признаться, что часто подвергался этому наказанію. Я шелъ наравнѣ съ Володей, но учился дурно: онъ учился, а я только сказывалъ кое-какъ плохо выученные уроки. Только гораздо послѣ я понялъ, что можно безъ трепета дожидаться учителя, хладнокровно, даже съ удовольствіемъ, видѣть, какъ онъ берется за книгу, и разсказывать ему то, что выучилъ, съ чувствомъ самодовольства и радости, какъ будто самъ сочинилъ то, что повторяешь ему. —

<���Надо сознаться, что не слишкомъ то хорошо былъ обдуманъ планъ нашего воспитанія; но чего-же ожидать отъ человѣка, который не имѣетъ понятія о томъ обществѣ, къ которому онъ готовитъ своихъ воспитанниковъ? —>

Когда я думаю о такихъ странныхъ, ни на чемъ не основанныхъ обычаяхъ, какъ обычай, существующiй у насъ, повѣрять воспитаніе своихъ дѣтей иностранцамъ, я всегда воображаю себѣ человѣка съ развитыми умственными способностями, но никогда не жившаго между людьми — какого-нибудь сына Робинсона Крузое, рожденнаго и воспитаннаго въ уединеніи острова; догадался-ли бы онъ когда-нибудь, какимъ образомъ Русскіе дворяне воспитываютъ своихъ дѣтей? Ежели-бы онъ думалъ объ этомъ 100 лѣтъ и придумывалъ-бы самые нелѣпые, несообразные случаи, все-бы онъ не догадался — я увѣренъ — что для того, чтобы дать воспитаніе человѣку высшаго образованнаго сословія однаго народа, необходимо повѣрить его человѣку низшаго необразованнаго сословія другаго отдаленнаго народа — самаго противуположнаго первому по направленію, характеру, общественному устройству. —

<���Приближаясь въ моемъ повѣствованіи къ обстоятельству, произведшему во мнѣ рѣзкую моральную перемѣну, я полагаю нужнымъ объяснить нѣкоторыя обстоятельства, подготовившія этотъ переворотъ; ибо, я убѣжденъ, что никакое обстоятельство, какъ бы поразительно оно ни было, безъ помощи постоянно, хотя и незамѣтно-дѣйствующихъ, причинъ не въ состояніи измѣнить направленія человѣка. И тѣмъ болѣе, изъ чувствительнаго, слишкомъ откровеннаго и пылкаго мальчика сдѣлать существо, сосредоточенное и мечтательное. Притомъ-же воспоминанія о моемъ отрочествѣ и наблюденія, которыя я имѣлъ случай дѣлать впослѣдствіи надъ другими дѣтьми, убѣждаютъ меня въ томъ, что зародыши непріязненныхъ чувствъ злобы, зависти и вслѣдствіе его скрытности, мечтательности, недовѣрчивости къ себѣ и другимъ составляютъ характеристическiй признакъ этаго возраста. Это есть родъ моральной оспы — смотря по обстоятельствамъ, въ различной степени силы — прививающейся къ ребенку. Причина такого состоянія есть: первое понятіе ребенка, — уясненное сознаніемъ — о существованiи зла; потому что хорошія и дурныя чувства мы понимаемъ только тогда, когда чувствуемъ ихъ зародышъ въ собственномъ сердцѣ. Невинная душа ребенка, незнавшаго различія между добромъ и удовольствіемъ, зломъ и неудовольствіемъ, болѣзненно сжимается отъ сознанія зла, Богъ знаетъ, какимъ путемъ и зачѣмъ, прокрадывающагося [99] В подлиннике: прокрадывающимся въ его сердце. —

Тревожное, сосредоточенное въ самомъ себѣ, неестественное состояніе души, составляющее общій признакъ отрочества, усиливалось во мнѣ еще слѣдующими обстоятельствами:>

* № 16(I ред.).

Карлъ Иванычъ остановился въ залѣ и подошелъ къ нему. «Милостивый Государь», сказалъ онъ ему шопотомъ съ намѣрениемъ, чтобы мы не слыхали того, что онъ станетъ говорить (я отвернулся, но напрягалъ все свое вниманіе.) «Милостивый Государь, Володя умный молодой человѣкъ и всегда пойдетъ хорошо; но за нимъ надо смотрѣть, а Николенька слишкомъ доброе сердце, съ нимъ ничего не сдѣлаешь страхомь, а всей можно сдѣлать черезъ ласку». — «Sehr gut, mein Herr», [100] [Очень хорошо, сударь,] сказалъ Французъ, хотя по его выговору можно было замѣтить, и я послѣ узналъ, что онъ не зналъ понѣмецки. —