Толстой Л.Н. - Полное собрание сочинений. Том 90

Вся часть Терской линии, начиная от станицы Каргалиновской и до Николаевской — около 80 верст, носит на себе почти одинаковый характер и по местности и по населению <���но в станице Червленной характер населения сохранился резче, чем в других>. Быстрые, неглубокие, мутные воды Терека, успокоившись немного от своего горного падения, но беспрестанно оплодотворяемые и усиливаемые горными потоками с Кочкалыковского хребта, текут вдоль гор от Николаевской станицы довольно прямо по подвижному песчаному ложу, изредка поворачивая небольшим коленом и быстро мча в своих волнах черные коряги на всем протяжении, изредка охватывая с двух сторон островок, покрытый грушами, тополями, чинаром, карагачом, переплетенным диким виноградником и повиликой, и постоянно нанося сероватый песок на правый низкий, заросший камышом правый берег и подмывая обрывистый, хотя и невысокий, левый берег, с его корнями столетних дубов, гниющими упавшими деревьями и ракитовым подростом. По правому берегу расположены мирные аулы.

Вдоль по левому берегу, в полуверсте от воды, которую занимают виноградники на расстоянии 10—7 и 20 верст, расположены станицы. В старину большая часть этих станиц была на самом берегу, но Терек каждый год подмывал левый берег и, отклоняясь к северу от гор, смыл их, и видны теперь еще во многих местах густо заросшие старые городища, сады, виноградники, но уже никто не живет там, и место опасное от абреков, только по песку видны оленьи, бирючьи и заячьи следы, которые полюбили эти места.

Из станицы через станицу идет линия, дорога, прорубленная на пушечный выстрел, где лес, по которой расположены кордоны, домики с вышками, в которых всегда стоят казаки, между кордонами — бекеты (пикеты), тож на 4 колышках аршина на 3 от земли сделаны вышки, на которых тоже всегда видно казака в своей мохнатой шапке и лошадь его, которая в треноге ходит около, в густой траве.

Только узкая полоса плодородной лесистой земли сажен в 300, на которой и расположены станицы со своими садами, отделяет с левой стороны Терек от песчаных бурунов Ногайской степи — идущей далеко бесконечно на север, сливающей[ся] с Трухменской, Астраханской, Киргиз-Кайсацкой степью. Но между Чеченским Затеречьем и этой Ногайской степью, на плодородной, живописной, богатой растительностью полосе, живет это казачье гребенское воинственное, праздное, <���но исполненное во всех проявлениях жизни поэзией чисто-русское> и староверческое население.

<���Очень, очень давно предки их староверы бежали из России и поселились за Тереком между чеченцами на Гребне (теперь называемом Кочкалыковским хребтом), первом хребте лесистых гор Большой Чечни. Там жили казаки, усвоив себе обычаи, образ жизни, характер населения горцев, перероднившись с ними даже так, что до сих пор тип восточный черкесский преобладает даже в лицах, хотя и не в сложении гребенцев, но с свойственной славянскому племени своеобразностью, удержав во всей прежней чистоте свой язык и веру.> <���Предание, еще свежее до сих пор между казаками, говорит, что царь Иван Грозный приезжал на Терек, вызывал с Гребня стариков к своему лицу, дарил им землю по сю сторону реки, увещевал жить в дружбе с русскими и обещал не принуждать их ни к подданству, ни к перемене религии. Еще до сих пор казацкие роды считаются родством с чеченскими, и любовь к свободе, лени, грабежу и разгулу составляет главную черту их характера.> Закинутый народ християнский в уголок земли, окруженный полудикими магометанами, считает себя стоящим на высокой степени развития и удерживает обычаи и нравы старины с поразительным постоянством. Влияние России выражается только с невыгодной стороны — войсками, которые стоят и проходят там. Казак больше по влечению любит горца, который убил его брата, чем солдата, который стоит у него, чтоб защищать его станицу, и закурил его хату табаком. Влияние гражданского благоустройства как-то нескладно и невыгодно действует еще до сих пор на казачество. Грамотность почему-то прививает вдруг этому свежему народу все пороки полуобразования, уничтожает сразу всю прелесть и все истинные достоинства казачества, не принося никакой пользы. Несмотря на то, что казак смотрит на женщину, как магометанин, заставляет ее работать, удаляет от общих вопросов жизни, вообще смотрит на нее, как на орудие свое[го] материального благосостояния, женщина в казацком быту имеет огромное влияние. Впрочем, мне кажется, что восточное воззрение на женщину, состоящее в удалении от общественной жизни и в принуждении ее к работе, должно давать тем большую силу и влияние в домашнем быту. Казак или татарин, который при других боится сказать слово со своей женой ласково или праздно, не отдавая ей приказанья, чувствует невольно ее превосходство в домашнем быту. Всё хозяйство в ее руках, всё имущество есть плод ее труда, она умнее своего мужа, потому что трудолюбивее, она даже сильнее его. И действительно, характер и красота гребенской женщины замечательны. С самым чистым черкесским типом лица, 89 89 В подлиннике : лицом вы встречаете необыкновенно мощное, немного мясистое развитие тела русской женщины. Характер женщин грубо циничен, но искренен, пылок и энергичен чрезвычайно. <���Вся жизнь казака проходит на кордонной службе или по праздникам в станице в пьянстве. Казак тонок, худ, часто мал ростом даже. Но казак понятлив, ловок, насмешлив, охотник и храбр, хотя и хвастун немножко.>

Я приехал жить в Червленную. Квартиру мне отвели у казачьего офицера. Встретил меня мужчина лет 30 с острой бородкой, в полинялом лиловом шелковом бешмете, синих узких портках и старенькой желтой папахе. Это был хозяин дома.

Давно я не писал тебе. <���Я был в набеге и теперь неделю, к несчастью, вернулся здоров и цел и опять в ту же станицу. Не шутка то, что я говорю к несчастью.> 90 90 Против этого места на полях: Со мной случилось необыкновен[ное] <���событие>. Оно продолжается, но я более привык к нему и постараюсь тебе и себе дать отчет в нем. Я теперь, и именно нынешний вечер, так счастлив, как только может быть человек. Ты подсмеивался надо мной, когда я писал тебе про свою любовь к казачке, к дереву, к станице, ты говорил: Я сам часто это думал. Но всё не легче. Кто бы она ни была для меня, но она всё для меня. Может быть, точно, что я в ней люблю природу, люблю ее как олицетворение прекрасное природы, но я люблю ее, как нельзя любить. Может быть тоже, что одиночество делает это; да, мне необходимо одиночество, и в одиночестве я вполне сам чувствую себя хорошим и в те только минуты чувствую, что любовь к ней наполняет всю мою душу. Я был в походе, не видал ее два месяца, видел опасность, людей, людей всех сортов, людей, так занимавших меня прежде, и мне всё было тошно. Не то что грустно, некогда было: вечно выступления, толки об орденах, глинтвейны, выстрелы, вечно палатки, карты, но мне грустно было по моей грусти. За каждым впечатлением я чуял эту сладкую грусть и любил отдаваться ей. Всё для меня было не то и не то.