Жюльен Грин - Полночь

Господин Аньель меж тем не выказывал никакого расположения к доверительной беседе. Когда посчитал, что хлебец достаточно уменьшился в размерах, он извлек из жилетного кармана двадцатифранковую ассигнацию, подержал ее между большим и указательным пальцами и, не говоря ни слова, положил на прилавок. Элизабет старалась доесть хлебец как можно быстрей, потому что этот процесс не доставлял ей никакого удовольствия, напротив: грубый крестьянский хлебец, кислый и вязкий, застревал у нее в горле, и глотала она его со слезами на глазах. Впрочем, она и без того готова была заплакать. Память невольно возвращала ее на несколько лет назад, к той декабрьской ночи, когда она вложила посиневшую от холода ручонку в теплую лапищу господина Лера. Теперь во второй раз незнакомый человек вел ее к будущей жизни, и она не могла не сравнить добродушного медведя, который вел ее к себе, с этим угловатым серьезным человеком, на чьем попечении она оказалась на этот раз. Прошло уже больше месяца со дня смерти господина Лера, а Элизабет при воспоминании об этом печальном событии испытывала потрясение, словно это было для нее новостью. И сейчас комок подкатился к ее горлу, но она посчитала смешным плакать в булочной и подавила рыдание большим куском хлеба. Господин Аньель повернулся к ней спиной, чтобы рассчитаться с булочником, но девушке казалось, что и в такой позе он за ней наблюдает. Очень высокий и очень прямой, он стоял неподвижно, воплощая печаль и моральную безупречность, такое впечатление он производил всегда, и оно подчеркивалось его одеждой; можно сказать, что даже длинное пальто грубого покроя на его плечах свидетельствовало о том, что для души его, серьезной и положительной, тщета мира сего просто не существует.

Девушка смогла передохнуть несколько минут, так как хозяин булочной при виде двадцатифранковой ассигнации разразился ворчливо-добродушным монологом, главный смысл которого заключался в том, что господин Аньель, как видно, хочет лишить его всей мелочи из-за хлебца ценою в пять су и что лучше записать эту ничтожную сумму на счет господина Аньеля, если он намеревается пробыть какое-то время в Фонфруаде — ловкий способ навести собеседника на нужную тему, — или же (пять су, подумать только!) пусть господин Аньель заплатит в следующий раз.

Любезность булочника разбилась, точно волна о скалу, о хладнокровие господина Аньеля, который наскреб в кармане мелочи, забрал обратно белую бумажку и выложил требуемую сумму, не разжимая губ. Затем обернулся к Элизабет, кивнул головой на дверь и, как тень, пересек отделявшее его от двери пространство, широко шагая длинными ногами в блестящих калошах.

На улице господин Аньель раскрыл зонтик и поднял его высоко над своей долговязой фигурой, гораздо выше, чем это требовалось, словно нес стяг.

— Придвиньтесь ко мне поближе, не бойтесь, — сказал он молодой девушке, наклонившей голову, чтобы спрятать лицо от дождя. — Можете даже взять меня под руку… Таким образом, — добавил он, когда Элизабет выполнила его указания, — мы укроемся оба, потому что падающие перпендикулярно капли дождя будут отскакивать от зонтика и на нас не попадут.

Ничего подобного не произошло. Дождевые капли, как бы назло господину Аньелю, падали со всех сторон, образуя на полях его шляпы целое озеро, посередине которого тулья возвышалась как остров, вода ручьями стекала по его вытянутым плоским щекам и исчезала в густой, коротко подстриженной черной бороде. Элизабет укрывалась от дождя, как могла. Вплоть до того, что доверчиво прятала лицо под сырым рукавом своего спутника, но ледяная вода все равно стекала с ее меховой шапочки и по желобку на затылке попадала за ворот. Немного погодя она услышала где-то высоко над собой голос господина Аньеля, который не спеша произнес:

— Если по воле случая мы с кем-нибудь повстречаемся, немного отодвиньтесь от меня, то есть отпустите мою руку. Не стоит давать повод для злословия.

Элизабет не поняла, зачем это нужно, но согласилась, и они преспокойно продолжали путь, сопровождаемые взглядами добрых двух десятков человек, смотревших на них из окон. Когда путники достигли наконец небольшой площади, куда выходила улица, господин Аньель посчитал, что, пожалуй, лучше переждать ливень в портике церкви. Правда, портик был неглубокий, но если правильно держать зонтик, то, по мнению господина Аньеля, можно было добиться отличных результатов; и он стал держать зонтик наискосок, и — опять же теоретически — ни одна капля не должна была их коснуться, однако Элизабет сразу ощутила, как дождь хлещет по ее ногам. Она шмыгнула носом и тотчас почуяла запах мокрой шерсти, исходивший от пальто господина Аньеля. Простояв в таком положении несколько минут, девушка предложила укрыться внутри церкви, но ее спутник сообщил, что церковь закрывается в четыре, а сейчас уже половина пятого.

— Впрочем, — присовокупил он, — не падайте духом. До усадьбы Фонфруад осталось немногим более полукилометра.

Элизабет приняла эту добрую весть молча. Отреченно смотрела на маленькую прямоугольную площадь, верхняя часть которой была скрыта куполом зонтика, так что сквозь сетку дождя она видела лишь черные стволы деревьев и нижние этажи серых домов; белесые ставни сомнительной чистоты один за другим закрывались, ибо день близился к концу, и кое-где в окнах зажигались огни.

— Раз уж мы здесь задержались, — скучным голосом продолжал господин Аньель, — и речь пошла о Фонфруаде, я должен рассказать вам кое-что о той жизни, какая вас там ожидает. Не рассчитывайте найти у нас такие же удобства и такую же… такую же атмосферу, как в доме господина Лера. В Фонфруаде развлечений почти никаких. У нас можно и заскучать, если не воспитаешь в себе вкус к серьезным занятиям, к ученью.

Элизабет слушала тусклый глуховатый голос своего провожатого и монотонный стук дождевых капель по куполу зонтика. В этот день у нее создалось странное впечатление, будто все в этом мире имеет что-то общее, например вкус хлеба, который она только что ела, и запах мокрого пальто господина Аньеля, шум дождя и речь ее спутника. Опустив глаза, она от скуки принялась разглядывать огромные калоши господина Аньеля, почти полностью скрывавшие его ботинки. Какие они блестящие! Какие черные! Спереди и сзади снабжены языками, плотно прилегающими к обшлагам брюк и надежно защищающими от брызг носки. Элизабет невольно восхитилась остроумным фасоном этих калош. Тут ей пришло в голову сравнить свою ногу с ногой господина Аньеля. С этой целью она немного выдвинула ногу вперед и едва не вскрикнула от удивления или даже испуга. Возможна ли такая огромная разница между ногами двух человек? Прижав ладонь ко рту, чтобы сдержать невольное восклицание, она тихонько продвинула свою ногу в остроконечном ботинке еще дальше и поставила ее совсем рядом с чудовищной калошей. В полтора раза! Да, калоши господина Аньеля были в полтора раза длинней ботинок Элизабет. Из-за этого она почувствовала легкое, совершенно необоснованное отвращение к этому человеку и вместе с тем какую-то свою неполноценность.