Жюльен Грин - Полночь

Интерес к гипнотизерам в 30-е годы — явление особое. Несомненно, натяжкой прозвучали бы всякие политические параллели между мистическим персонажем Грина и теми, кто, поднявшись на трибуны, опьяняли уже не секты, а целые народы, обещая спасение и неся гибель. И все же стоит вспомнить, что многие художники, и в их числе Т. Манн, силились разгадать механизм подобной власти, видя истоки фашизма не единственно в причинах социальных.

Господин Эдм не стяжатель. Его принадлежность к миру собственников не обозначена, хотя и не отрицается. Его порочность иного свойства. В речи-исповеди о прошлом он вспоминает мать Элизабет. До того, как он узнал ее, жизнь представлялась Эдму бессмысленной, наполненной лишь денежными расчетами, маленькими порочными радостями и мимолетными увлечениями. В вечер, когда он случайно встретил не очень красивую, не очень умную, но нравившуюся ему «до умопомрачения» женщину, все меняется. Она проявляет к Эдму «беспредельную любовь», робость, покорность. Но качества, которые, казалось бы, должны пробуждать в нем лишь добрые чувства, напротив того, вызывают у Эдма непонятную злость. Удваивая неискреннюю нежность и одновременно напоминая о скорой разлуке, он доводит бедняжку до слез. Ему нравится постоянно измерять степень зависимости женщины, вызывать «приступы отчаяния, наблюдать которые порой так любопытно». Он тешит свое тщеславие, повинуясь собственной причуде. Но и «бедная женщина», оказывается, полюбила свое страдание, свой аскетизм, самоотречение… Бесовская природа гриновского персонажа особенно проявляется в том, что болезнь заразительна. Не только мать Элизабет, покинутая Эдмом, не может найти смысла в жизни. Юная девушка, недолго прожив в Фонфруаде, утрачивает присущую ей прежде решительность и, едва начав бегство, добровольно возвращается в поместье.

Из состояния летаргического сна, в который она едва не погружается, Элизабет спасает Серж. Юный слуга, простой крестьянский парень, предстает в романе олицетворением земной, полнокровной жизни. По-видимому, можно говорить о том, что образ Сержа подсказан Грину диккенсовским персонажем — конюхом Хью, деревенским приятелем юродивого Барнеби Раджа. Наделенный неукротимым и радостным чувством жизни, человек темный, но сильный и ловкий, Хью красив у Диккенса дикой, животной красотой, вызывающей любование читателя и самого автора. Таким же предстает Серж, впервые увиденный глазами Элизабет. При свете зажженной спички, подобно Психее, разглядывающей Амура, она любуется сильным и нежным телом, золотистыми кудрями над волевым лбом, замечает лоснящуюся кожу и трепетание жилок на оголенной руке. От Сержа исходит «солнечное тепло». Грин почти повторяет коллизию античного мифа, разве что заменив масляный светильник в руке Психеи на современные спички: «Элизабет бросила спичку… В нахлынувшей на нее темноте в глазах замелькали искорки, и она заметила, что вся дрожит. Никогда в жизни не видела она никого прекраснее этого спящего юноши». Коленопреклонение девушки перед юным богом — жест, исполненный внутреннего смысла. Именно Серж с его дерзкой храбростью и чувственным пылом становится поводырем Элизабет, за которым она следует, покидая дом Эдма.

В романе много движения. Он и начинается с изображения кареты, катящейся «по кромке обдуваемого ледяным ветром поля под серым небом». В финале Элизабет видит шагающего к ней человека. Одиннадцатилетней девочкой она уходит от тетки, юной девушкой бежит с Сержем из поместья… Еще чаще упоминаются ситуации, когда люди собираются уходить, влекомые собственным желанием или выталкиваемые чужой волей. Молодая женщина с ребенком каждый вечер торопится из Фонфруада к ночному поезду. Изгоняемый из дома господин Аньель вновь и вновь снимает и складывает на прощанье свой рабочий фартук… Господин Эдм пугает мать Элизабет скорой разлукой… Но персонажи, словно привязанные за ниточки марионетки, не могут оторваться от направляющей их невидимой руки. Движения их ограничены замкнутым кругом, прорыв из которого трагичен.

Кроме круга нужды, денежной неустроенности это и круг природного бытия. В «Полночи» мало солнца и света. И хотя действие часто разворачивается за городом, природа не радует человека. Лес обозначен чаще всего «темной стеной», поля голы, постоянно льет холодный дождь, дороги трудны и грязны. Лишь раз перед Элизабет открывается чудесный вид, когда ранним утром она выглядывает из окна своей комнаты в Фонфруаде. Но извивы светлого ручья и прозрачная синева неба и здесь оттеняются массивом леса, напоминающим «огромное чернильное озеро», а господствующий над долиной дом опирается на контрфорс и словно шагает в пропасть. Недобра к человеку и его собственная природа. Элизабет и ее покойная мать похожи, хотя Грин акцентирует разницу в их лицах и характерах. Хрупкая Элизабет хороша собой, смугла, порывиста, импульсивна, мать — крупна, медлительна в движениях, нерешительна. Но обе они равно беззащитны перед темными порывами, бросающими их в жертву «сексу-инстинкту безумия».

Тема секса встает в романе Грина как тема рока. Это и самоубийство матери, и садизм ее любовника, и непонятная самой Элизабет погоня за точильщиком ножей, и грязные намеки тетки, явившейся в мирную семью, приютившую Элизабет, чтобы порочить погибшую родственницу, и, наконец, вспыхнувшая у девушки страсть к Сержу. Внешние и внутренние препоны только разжигают этот огонь… То же самое происходит и в других романах Грина. Писатель сравнивал секс с вырвавшимся на волю слоном, затаптывающим все, что попадается на его пути. Так губит Серж и добряка Аньеля, загородившего собой хозяина Фонфруада, и покорную ему Элизабет.

Но падение девушки в пропасть «навстречу словно бы опьяневшей земле» не только гибель, а и освобождение. Она видит просветленного и сияющего старого ребенка Аньеля, «она чувствует, как неодолимая сила поднимает ее ввысь».

Земное притяжение, голос крови и гибель Элизабет могут быть трактованы и как житейская история, и как путь души, мечущейся между мраком и светом. В последнем случае и другие образы романа обнаружат мистические свойства. Очарованное поместье господина Эдма рушится потому, что обитатели его погрязли во лжи. Монахини, «серые сестры», которым некогда принадлежала усадьба, честно трудились и помогали беднякам, пока их не изгнали. Последняя из монахинь обернулась и на пороге комнаты, в которой прежде висело распятие, предрекла падение дома, когда на стене выцветет след от креста. Исчезновение христианского символа, олицетворяющего веру и спасение, знаменует у Грина совсем не локальную катастрофу. Не случайно сомнительное родство тех, которые собрались в Фонфруаде, включая «иностранку» и «самозваных» братьев, не близких ни по крови, ни по духу, похожих на потерпевших кораблекрушение путников, цепляющихся за неверный плот. Полночь романа — это и время трагедии, и потемки бедной души, лишенной света религии, и тот час истории, который, неминуемо приближаясь, уже отбрасывал тень на страницы рукописи Грина.