Марсель Прево - Полудевы

Поль один ничего не видел; он был занят Этьеннет, и наслаждался зарождением второй весны, которая, в сорок слишком лет, нечаянно одарила его новой любовью. «Толстый дуралей, думал Гектор с фамильярностью, которую позволял себе как брат, в его лета так же влюбился, как и этот солдат-хлебопашец». А в глубине души он завидовал и брату. «Положительно один я неуязвим», – сказал он сам себе, решив не разбирать себя слишком подробно, не замечать, что готов расчувствоваться и впасть в сентиментальность при виде этих нежных излияний, нашедших себе место в разгар бала. Был уже поздний час; в бале наступил перерыв, предшествующий котильону. Жакелин и Сюберсо должны были открыть его и распоряжались размещением стульев.

– Посмотрите, – обратился Гектор к Максиму, – вот случай наблюдать степень непорочности молодых девушек. Некоторые усаживаются со своими кавалерами в отдаленных уголках: Дора Кальвелль, сестра мадам Дюклерк, маленькая Реверсье. Для них котильон только предлог к уединению и флирту… Те же, которые, напротив, с отважностью занимают и отстаивают свои места в первом ряду – добродетельные девицы, жаждущие танцев до седьмого пота. Кто хочет жениться на них, пусть не теряет времени, пока они не стали также забираться по уголкам, так как рано или поздно должны кончить этим.

Шантель улыбался, думая о другом. В эту минуту Жозеф, слуга, пересекал холл и, подойдя к Мод, сказал ей что-то на ухо. Когда он кончил, Мод спросила его громко:

– Есть у подъезда кареты?

– Да, мадемуазель, конечно!

– Так велите подать.

Затем она подошла к Этьеннет и сказала ей несколько слов, от которых та сильно побледнела, и обе девушки вышли. Поль Тессье последовал за ними. Этот маленький инцидент, незамеченный остальным обществом, не прошел без внимания для окружавших мадам Рувр.

– Что случилось? – спросила она у Жанны Шантель. – Вы слышали?

– Нет, но мне кажется, что говорили о матери этой молодой девушки. Когда мадемуазель Мод сказала ей что-то на ухо, та вскрикнула:

– Ах, Боже моя, мама…

– Дурные вести, – произнес Гектор. – Несчастная женщина безнадежна.

Мод возвратилась; к ней обратились с расспросами.

– Да, ее матери очень плохо; одна соседка приехала за Этьеннет.

– О! – воскликнула Жанна Шантель, – мать! Это ужасно… во время бала!.. И бедная девушка отправилась одна… Не поехать ли нам с нею?

– Этьеннет помогают ухаживать за матерью, – отвечала Мод. – У них есть служанка, сестра милосердия и добрая соседка, которая приехала за ней… Мы бы ничего не сделали. Она не взяла даже мистера Поля Тессье.

Жюльен Сюберсо появился с Жакелин, с пучком лент в петлице и тамбурином в руках, по которому стучал пальцами и тряс его бубенчиками. Оркестр заиграл вальс из модной оперетки. За Жюльеном и Жакелин последовали первые парочки. Когда Жюльен проходил около Мод, она привстала и остановила его. Вполголоса, но так, чтобы Максим мог слышать, она сказала ему:

– Не давайте нам туров: мистер Шантель и я не будем танцевать.

И тише, едва слышным шепотом, не шевеля губами, как они умели говорить в обществе для одних себя, прибавила:

– Мать Этьеннет умирает. Невозможно у неё. Завтра утром буду на улице Бом, мне необходимо видеть тебя.

Глазами Жюльен показал, что понял. Мод села опять около Максима, который взглядом благодарил ее за то, что она принесла ему жертву, отказавшись танцевать.

По обстановке комнаты, в которой умирала Матильда Дюруа, всякий посторонний наблюдатель мог бы составить прекрасное понятие о ее жизни, полной различных случайностей. Мебель была самая разнообразная, как и все остальное убранство, так как Матильда, вследствие предрассудка, любила сохранять на память предметы различных эпох своей бурной жизни. Согласно ее любовным приключениям менялись и обстановка, и подарки, и разные сувениры, которые на общем фоне замечательно банальной мебели – имитации турецкой, обитой дешевым плюшем – последнее слово комфорта в ее глазах – производили тяжелое впечатление. Этьеннет, обладавшая несравненно более утонченным и изящным вкусом, напрасно старалась отучить мать от окружавшей ее мишуры. На камине, обтянутом голубым плюшем с бронзовой отделкой, стоял в черной рамке под выпуклым стеклом пожелтевший и выцветший портрет хорошенькой девочки. Каждый вечер Матильда молилась перед этим портретом, собственным изображением. По углам – два другие, более ясные портрета, матери Матильды бретонской крестьянки и мужа её – парижского десятника. Единственные воспоминания об этом браке были портрет мужа и дочка от него, ветреница – Сюзанна. Десятник умер молодым, и хорошенькая вдовушка очень скоро, чуть ли не идя за гробом мужа, нашла утешителя между провожавшими его тело хозяевами, фабрикантами и богатыми ремесленниками. От этого первого хозяйства остался книжный шкаф розового дерева с библиотекой Буль. Позднее она получила от других связей с людьми, обладавшими более артистическими вкусами, три великолепных кресла в стиле Людовика XIV, из резного с позолотой дерева, обитые шелковыми гобеленами. Эти кресла были сделаны в королевской мастерской и предназначались в подарок царственным особам. Было также несколько игривых эскизов, изображавших Матильду с обнаженной шеей, в корсете или рубашке, так как она славилась своими плечами и руками. На некоторых книгах, романах, нашедших приют в библиотеке Буль, красовалась надпись: «доброй Матильде… от друга». Прозвище «доброй» она сохранила на всю жизнь; она была действительно добра, той бездельной и бессмысленной добротой, почти глупой, которая делает скачки от расточительности к скряжничеству, и которая всегда озабочена накоплением богатств, чтобы разом, в одну минуту расточить их ради пустого каприза, иногда и на дела милосердия. Что сталось бы с нею, если бы мистер Аксен великодушно и щедро не поддерживал ее неизменно в продолжение двадцати лет; он быль добр к ней и снисходителен, так как во время своих наездов в Париж он довольствовался иметь нечто вроде семьи, которую составляли для него еще красивая любовница и хорошенькая Этьеннет, прекрасно воспитанная в монастыре Picpus и называвшая его «папа». Внезапная смерть депутата Оды, без завещания, мгновенно пробудила бедную женщину ото сна, убаюканную той опасной уверенностью в своего покровителя, которой обладали женщины ее поколения. Между нашими современницами уж нет таких непрактичных, а Матильда именно жила в полной беспечности и для нее удар был страшен, тем более, что присоединилась еще болезнь сердца, которой она пренебрегала целые сорок лет. Сюзанна, уже начавшая жить, приносила домой кое-что; но благоразумная Этьеннет спасла семью от погрома. Этьеннет вышла из монастыря по смерти мистера Аскена; ей было семнадцать лет. В день ее рождения отец, всегда добрый и заботливый, положил в одно страховое общество около семи тысяч франков, которые через двадцать лет должны были составить приданое в двадцать тысяч. Таким образом, при экономии, будущность ее была обеспечена. Окончив двухлетний курс в консерватории, Этьеннет ликвидировала дела матери, которая, очевидно, уже не могла выздороветь, наняла небольшую квартиру на улице Берн, продав несколько ценных вещей и призаняв из своего вклада, который этим путем был выбран вперед за три года.