Марсель Прево - Полудевы

Констан поклонился и вышел. Оставшись один, Жюльен положил на диван подушки, растянулся на нем и предался своим мечтам…

«Она придет…» Он старался представить ее себе, как она через несколько минут войдет из-за зеленой портьеры… Нет, не здесь представляет он ее себе… Нет, а на третьем этаже, на улице Берн, в гнездышке, бывшей комнате Сузанны, преобразованной по вкусу Мод и отделенной от прихожей столовой и комнатой Этьеннет. Там во время отсутствия Шантеля они видались аккуратно через день, а иногда и два дня подряд. Мод сознавала, что таким образом держит его в своей власти, а между тем и сама незаметным образом отдавалась во власть его ласкам, в которых чувствовала настоящую потребность. Она его любовница? Нет. Что-то вроде предрассудка, который почти всегда становится уделом душ, стоящих довольно высоко в борьбе теоретических воззрений с существующим общественным порядком, заставляла ее ревниво хранить свое целомудрие, чтобы высшую свою ласку отдать тому, кто в свою очередь решился отдать ей свое имя и свои средства. В гордых мыслях о своем превосходстве, она думала: «Он после этого останется еще моим должником!..» Странные ласки, которыми она дарила Жюльена, хотя и не редкие в этом обществе, где нравы и принципы так противоречивы друг другу, хотя по виду и остаются согласными, были следствием обратно усвоенной процедуры человеческой любви и были действительно так страстны, что оба они искренно забывали окончательный результат и даже не желали его. Что до этого было Мод? Относительно этого она ничего не знала. Что за дело было до этого ее любовнику? Он каждый раз имел надежду добиться от нее полного дара любви, и каждый раз она оставляла его опьяненным и удовлетворенным тем немногим, что он получал от неё. Таким образом, он прожил февраль и март в чаду любовного опьянения, с грехом пополам удовлетворявшего его до следующего дня.

Растянувшись на диване, с закрытыми глазами, он продолжал теперь видеть этот сон и понемногу начал думать… Сладострастные воспоминания смешивались с дурными воспоминаниями и держали его как в тисках; тяжесть легла ему на сердце, тяжесть озлобления, меланхолии. Жить без неё? Нет, никогда! Никогда! Лучше умереть… не видеть солнца… радостного светлого утра… снежных дней… вечерних огней Парижа… Все путалось, мешалось, затуманивалось в его голове… Он был окутан глухой, темной, беспросветной ночью. В такую ночь люди, предавшись отчаянию, ищут забвения непосредственного горя. И эта ночь, глухая, пустынная ночь всею своею тяжестью давила его израненное сердце. Потом, после того как ему казалось, что он уже очутился на самом дне пропасти, он медленно начинал подниматься и снова стремиться к свету жизни, сердце его понемногу облегчилось; облако усталости обволакивало его мозг, его тело…

Раздумывая все это, он задремал, и чудный, сладкий сон обратился в восхитительную действительность: открыв глаза, он увидал перед собою Мод. Она разбудила его прикосновением холодных пальцев к горячему лбу.

Он вскочил.

– О! Это вы!.. простите!.. Я прилег тут и, кажется, заснул. Во сне я чувствовал ваше присутствие, и мне было так хорошо.

– Я угадала, – ответила она. – Сначала у вас были дурные сны, я видела это по вашему лицу. Но я прикоснулась пальцем к вашему лбу и направила сон, куда хотела… на меня…

Она нагнулась к нему и дала ему ощутить свежесть ее губ, а сама живо отстранилась от его поцелуя.

– Но почему тут все закрыто? Ведь, уже больше девяти часов. Отворите скорее окна.

– О! Мод! – взмолился он… – я так люблю этот полумрак.

– Нет! нет! Отворите… Разве вы не видите, – прибавила она, улыбаясь, – что я одета по-утреннему?

Под ее веселостью скрывалось смущение от неловкости видеть себя при этой вечерней обстановке в утреннем выходном платье; на ней была прямая юбка толстого синего цвета, отороченная бархатом, такая же отделка на атласной шемизетке и маленький ток «astrakan» с белой вуалью.

Жюльен с грустью повиновался; он отворил оба окна, отдернул занавески, а Мод погасила лампы. В окна ворвался ясный, прелестный день и разогнал все таинственное и неопределенное, что как призрак носилось в этой комнате.

– Хорошо, – сказала Мод. – Теперь садитесь возле меня. Мне многое нужно рассказать вам. Прежде всего – Матильда умерла.

– Ах! – возразил Сюберсо, – как это досадно. Нам нельзя больше…

– Она умерла сегодня, около семи часов; когда за Этьеннет прислали, мать была уже без памяти. Поль Тессье и я приехали к восьми часам. Добрый Поль был так огорчен, как будто со смерти Матильды он овдовел.

У Жюльена была одна забота, одна мысль преследовала его, и он спросил опять:

– Так мы здесь будем видаться, или найти другое помещение?

– Какой вы ребенок! – перебила его Мод, протягивая ему руку для поцелуя. – С вами нельзя говорить серьезно. Вы не слушаете…

И, помолчав с минуту, она прибавила, смотря в глаза своему возлюбленному, не свойственным ей тоном усталости:

– Будьте добры ко мне! Если бы вы знали, как я расстроена сегодня!

Она склонила голову к груди Жюльена и, как бы сделавшись более женственной, мягче и ласковее при мысли об огорчении, которое готовила любимому человеку, расстегнула шелковую рубашку его и поцеловала то место, где было сердце. Оба находились в состоянии полного умиления.

– Приходи! – молил он.

– Нет, сегодня я пришла поговорить о серьезном деле. Вы, вероятно, догадываетесь о чем? Я назначила сегодня мистеру Шантелю явиться просить моей руки.

– А-а! – протянул Жюльен.

Его удивило, что это известие не причинило ему страдания, и Мод показалось странным его спокойствие. Она продолжала:

– Нам кажется, что раз дело решено, лучше скорее покончить с ним. Мы женимся, вероятно, до конца апреля.

Мало-помалу Жюльен начал ощущать тоску, сначала небольшую, почти неощутимую, но она быстро увеличивалась и все росла и росла. Он молчал. Мод говорила дальше:

– До тех пор, вы понимаете, я должна быть осторожна, стараться не возбуждать любопытства в недоброжелателях: ведь, этот брак возбудит столько зависти. Максим не знает никого, и кроме меня не желает никого видеть; значит, его пребывание в Париже не представляет никакой опасности. Мы с мамой и Жакелин отправимся на месяц в Шамбле… О! Ведь я буду почти каждый день приезжать, – прибавила она, взяв Жюльена за руки; – ты знаешь, предстоят хлопоты… приданое… туалеты… помещение. Только официально я буду жить в Шамбле, где Этьеннет проведет у нас первое время траура. Мы будем там совершенно как дома; Тессье будут нашими гостями. По-моему, это превосходно… Но что с тобой?

При последних словах Жюльен встал и, по-прежнему молча, неровными шагами заходил по комнате. Его мучила тоска. Горло его сжималось, дыхание захватывало. Он остановился около Мод.