Виктор Гюго - Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )

Однако эти два слова дали пищу к разным толкам в монастыре; об этом болтали все, кто только мог. Сколько разоблачений в этих двух словах: „Вот как! Огюст!“ Господина де Рогана действительно звали Огюстом. Ясно, что госпожа Альбертина принадлежала к очень знатному кругу, коль скоро была знакома с герцогом де Роганом, да и сама занимала, вероятно, очень высокое положение, если говорила о таком важном лице в фамильярном тоне, быть может, была даже связана с ним узами родства, весьма тесными, ибо знала его имя: Огюст.

Две герцогини, очень строгой нравственности, герцогиня Шуазель и де Серан, часто посещали монастырь, куда проникали, вероятно, в силу привилегии Magnates mulieres [35] Знатных дам (лат). , и пугали весь пансион. Когда эти старые дамы проходили мимо все девочки дрожали и опускали глаза.

Господин де Роган был, впрочем, сам того не подозревая, предметом внимания для всех воспитанниц. В это время он только что был назначен, в ожидании епископства, главным викарием архиепископа парижского. Он взял себе в привычку приходить довольно часто петь обедню в часовне монастыря. Ни одна из юных затворниц не могла его видеть, но они научились различать его кроткий и немного жидкий голос. Он когда-то был мушкетером; да и к тому же рассказывали, что он большой франт, что его прекрасные каштановые волосы красиво убраны в форме руло, что у него великолепный черный муаровый пояс, а его черная ряса самого элегантного покроя. Словом, он сильно занимал собой воображение пятнадцатилетних девушек.

Никакие мирские звуки не проникали за стены монастыря. Однако выпал такой год, когда там раздались звуки флейты. Это было целое событие, и тогдашние пансионерки должны помнить его.

Где-то по соседству играли на флейте, и все один мотив, теперь давно устаревший: „Моя Зетюльбе, приди царить в душе моей“. Это повторялось раза два-три в день. Девочки проводили целые часы, слушая музыку, монахини впали в отчаяние, юные умы работали, наказания сыпались градом.

Это продолжалось несколько месяцев. Все воспитанницы до единой были более или менее влюблены в неизвестного музыканта. Каждая мечтала, что она и есть Зетюльбе. Звуки флейты доносились со стороны улицы Прямой стены. Они отдали бы все, чтобы увидеть хоть одну секунду „молодого человека“, который так восхитительно играет и, сам того не ведая, играет в то же время на струнах их душ. Некоторые воспитанницы проскользнули через боковую дверь и взобрались на третий этаж, выходящий на улицу Прямой стены, чтобы увидеть что-нибудь. Безуспешно. Одна из них дошла до того, что просунула руку сквозь решетку над головой и стала махать белым платком. Нашлись две, еще более смелые. Они отыскали средство вскарабкаться на крышу и наконец увидели „молодого человека“. Это был старый дворянин-эмигрант, слепой и разорившийся: он забавлялся игрой на флейте от скуки.

В ограде Малого Пикпюса было три здания, совершенно обособленных друг от друга, — большой монастырь, где жили монахини, пансион, где жили воспитанницы, и, наконец, так называемый малый монастырь. Это был корпус с садом, где жили сообща старые монахини разных орденов, из монастырей, разоренных революцией; там была пестрая смесь всяких инокинь — черных, белых и серых, принадлежавших к всевозможным общинам и самого разного толка орденам. Если позволительно употребить подобное выражение — это был лоскутный монастырь.

Со времен Империи было разрешено этим бедным обездоленным женщинам приютиться под крыло бенедиктинок-бернардинок. Правительство выдавало им маленькое пособие; сестры Малого Пикпюса приняли их с готовностью. Там была самая странная путаница. Каждая соблюдала свой устав. Иногда позволяли воспитанницам, в виде особенного развлечения, посещать их; и многие молодые головы сохранили воспоминания о матери Василисе, матери Схоластике и матери Якобе.

Одна из этих пришлых монахинь оказалась почти дома. Это была монахиня из Сент-Ор, единственная, пережившая свой орден. Бывший монастырь сестер Сент-Ор занимал в начале XVIII века как раз тот самый дом, который принадлежал впоследствии бенедиктинкам Мартина Верти. Эта святая женщина, слишком бедная, чтобы носить великолепную одежду своего ордена — белое платье с пурпуровым наплечником, набожно украсила им манекен, который с удовольствием показывала всем и на смертном одре завещала монастырю. В 1824 году от ордена оставалась всего-навсего одна инокиня; теперь от него осталась только кукла.

Кроме этих достойных сестер несколько старых светских женщин добились от настоятельницы позволения, как госпожа Альбертина, удалиться от мира в малый монастырь. К числу их принадлежали госпожа Бофор Гопуль и маркиза Дюфрень. Между этими дамами была одна, известная во всем монастыре только своим необыкновенно звучным сморканием. Воспитанницы называли ее «Мадам Шумихини».

Около 1820 или 1821 года госпожа де Жанлис, издававшая в то время маленький периодический сборник под названием «Неустрашимый», просила разрешения поступить в монастырь Малого Пикпюса. Ее рекомендовал герцог Орлеанский. Великое смятение в улье; капитул струсил; госпожа де Жанлис сочиняла когда-то романы; но она объявила, что первая ненавидит их, и к тому же она достигла стадии ярой набожности. С помощью Божией, а также и стараниями принца, она поступила в монастырь. Но месяцев через шесть или семь покинула его под предлогом, что в саду нет тени. Монахини были в восторге. Будучи уже очень старой, она все еще играла на арфе, и даже прекрасно.

Уходя, она оставила по себе память в своей келье. Госпожа Жанлис была женщина суеверная и латинистка. Эти два слова полностью ее характеризуют. Несколько лет тому назад еще можно было видеть в маленьком шкафчике, где она обыкновенно прятала деньги и драгоценности, записочку, заключавшую следующие пять стихов, написанных ее рукою красными чернилами на желтой бумаге. По ее мнению, эти стихи обладали свойством отпугивать воров:

Эти стихи VI века на латыни возбуждают вопрос — как звали разбойников на Голгофе: Димас и Гестас, как думают обыкновенно, или Дисмас и Гесмас. Это написание отвергает претензию, заявленную в прошлом столетии виконтом Гестас на происхождение от нечестивого разбойника.