Виктор Гюго - Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )

Около конца апреля положение дел еще ухудшилось. Брожение перешло в кипение. С 1830 года то и дело вспыхивали восстания, которые хотя и быстро подавлялись, но почти тотчас же возобновлялись, а это свидетельствовало о существовании широкой подпольной агитации. Впереди смутно обрисовывались очертания чего-то, походившего на новую революцию. Вся Франция напряженно смотрела на Париж. Париж, в свою очередь, внимательно всматривался в Сент-Антуанское предместье. Это предместье, невидимо подогреваемое, начинало уже закипать.

Кабаки улицы Шаронн, несмотря на свое веселое предназначение, были полны бури и грозы.

Правительство было там предметом живейшего обсуждения. Публично спорили на тему о том, начинать ли драться или оставаться спокойными. В комнатке позади лавки приводили к присяге рабочих, встреченных на улице: «При первых криках и призывах к оружию вступать в бой, не считая числа врагов».

Рабочие, приглашенные однажды, запоминали звонкий голос, говоривший им: «Теперь ты слышал. Помни, что ты поклялся!»

Несколько раз они поднимались на второй этаж в темную комнатку, где происходило нечто похожее на масонское ритуальное собрание. Посвящаемому предлагали принести присягу по формуле: «Служить так, как дети должны служить отцам».

В низеньких комнатках читали брошюры «О ниспровержении правительства». «Они поносили власть», — сообщал секретный донос того времени.

Там слышались слова и обрывки фраз: «Мне неизвестны имена вождей. Мы узнаем назначенный день не раньше как за два часа». Один рабочий говорил: «Нас три сотни. Если каждый кинет по десять су, то вот вам полтораста франков на порох и пули». Другой говорил: «Мне не нужно шести месяцев, я и двух не прошу: меньше чем в две недели мы сравняемся с правительством. Двадцать пять тысяч человек могут стать с ним лицом к лицу». А по соседству слышались слова: «Я не сплю по ночам, так как готовлю пыжи и заряды». Время от времени приходили граждане буржуазного вида, приносили с собою всем некоторое стеснение, пожимали руки «самым важным» и удалялись. Никто из них не оставался здесь больше десяти минут. Тихими голосами обменивались известиями: «Заговор созрел, дело готово». Или, если пользоваться местным жаргоном, эту готовность надо выразить словами: «Дело под купол подошло». Экзальтация была так сильна, что однажды при массе присутствующих один рабочий крикнул: «У нас нет оружия!», на что его товарищ ответил: «Оно есть у солдат», пародируя, сам того не зная, короткое обращение Бонапарта к солдатам в Италии*.

В одном секретном рапорте полиции отмечается: «Когда они имели какую-либо тайну, то на эту тему разговоры прекращались». Но непонятно, что им было еще скрывать после того, как было высказано так много.

Сборища иногда принимали характер периодических собраний. На одних присутствовало не более восьми или десяти одних и тех же товарищей, на другие приходили граждане без разбора, и помещения так были полны, что приходилось стоять. Одни шли сюда со страстным энтузиазмом. Другие? — другие потому, что «им было по дороге на работу». Тут были, так же как в Великую революцию, женщины-патриотки, которые приветствовали вновь приходящих.

Новый день загорался на небе.

Люди входили в трактир, пили и, выходя, говорили, обращаясь к трактирщику: «Революция заплатит стоимость».

У трактирщика на улице Шаронн избирали уполномоченных революции. Записки с именами тайком писались в каскетках рабочих. Рабочие собирались у одного фехтовальщика, дававшего уроки на улице де Котт. Роль оружия там играли палки, дубинки, эспадроны* и шпаги. И однажды наконечники с подлинного оружия были сняты.

Один рабочий сказал: «Нас двадцать пять человек, но меня не считают, так как я иду за машину». Впоследствии эта «машина» прославилась: это был Кениссэ. Некоторые замыслы понемногу стали до странности очевидными. Какая-то женщина, разговаривая у открытой двери, сказала соседке: «Уже давно вовсю идет работа по изготовлению зарядов».

На улицах открыто читались прокламации, обращенные к национальной гвардии округов. Одна из них содержала подпись: «Бюрто — виноторговец».

Однажды у дверей лавочки на рынке Ленуар какой-то бородатый прохожий с итальянским акцентом влез на тумбу и громко читал послание, исходившее, казалось, от какого-то тайного правительства. Толпа, стоявшая вокруг, аплодировала. Записаны были те места его речи, которые более всего взволновали слушателей: «Нашему учению ставят препятствия, наши воззвания разорваны, наши глашатаи схвачены и посажены в тюрьму… Будущее народа выковывается в наших темных рядах… Вот вам пределы, положенные каждому: хочешь ли ты идти вперед или попятишься, на чьей ты стороне: революции или контрреволюции. Ибо в нашу эпоху нельзя оставаться неподвижным. Надо выбрать — с народом ты или против народа. В тот день, когда мы не будем вам более нужны, вы можете нас сменить, но теперь помогите нам идти вперед».

Все это говорилось среди бела дня. Другой случай такой же смелости: 4 апреля 1832 года некий прохожий, вскочив на тумбу на углу улицы Сен-Маргерит, закричал: «Я бабувист!» Но народ чуял Бабефа в другом человеке: это был Жискэ. Говоривший эти слова восклицал далее: «Долой собственность! Левая оппозиция — это трусы и предатели. Она демократична, чтобы не быть битой, она роялистка, чтобы не сражаться. Граждане рабочие, бойтесь наших республиканцев! Не верьте им!»

— Замолчи, полицейский шпик! — крикнул ему один рабочий. Этот возглас прекратил дискуссию.

Происходили и таинственные случаи. На склоне дня один рабочий повстречал у канала «хорошо сложенного» человека, который обратился к нему с вопросом:

— Куда идешь, гражданин?

— Сударь, — ответил рабочий, — я не имею чести вас знать.

— Но я тебя знаю, — сказал незнакомец и добавил: — Не бойся, я уполномоченный Комитета. Тебя подозревают и называют ненадежным. Ты знаешь, что если ты что-нибудь раскроешь, то на тебя есть глаз.

С этими словами, пожав руку рабочему, он ушел, произнеся только:

— Мы скоро увидимся.

Полиция прислушивалась не только в кабачках, но и на улицах к странным диалогам:

— Прими поскорее, — говорил ткач столяру.

— Почему?

— Там надо сделать выстрел.

Двое прохожих в рваных одеждах обменивались репликами, весьма замечательными по родству с языком Жакерии:

— Ну, а кто нами правит-то?

— Да вот этот господин Филипп!

— Нет! Правит буржуазия!

Вы сделаете ошибку, думая, что автор придает слову «Жакерия» дурной смысл. Жаки — это были бедняки. В другой раз двое проходящих говорили друг с другом:

— У нас есть прекрасный план атаки!