Виктор Гюго - Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )

Однако старик вышел на свободу не без сильной внутренней тревоги. Подыскав подходящий дом на улице Плюмэ, он поселился в нем под именем Ультима Фошлевана. В то же время он нанял еще две квартиры в Париже, чтобы при первой же опасности иметь куда скрыться и не очутиться в таком затруднительном положении, как в ту ночь, когда ему только чудом удалось избавиться от Жавера. Обе эти квартиры были довольно невзрачные и находились в двух очень удаленных один от другого кварталах: одна на Западной улице, а другая на улице Омм Армэ.

Находя неудобным подолгу жить в одном квартале, чтобы не обратить на себя внимания, он временами переезжал то на ту, то на другую квартиру и оставался там на месяц или полтора. Козетту он брал с собою, а старушку Туссен оставлял в доме улицы Плюмэ. В этих запасных, так сказать, квартирах ему прислуживали привратники, и он выдавал себя за деревенского рантье, имеющего по своим делам необходимость в городской квартире.

Таким образом этот высокодобродетельный человек вынужден был иметь в Париже три квартиры, чтобы скрываться от полиции.

Главным местопребыванием Жана Вальжана был, разумеется, нанятый им дом на улице Плюмэ. Теперь он устроил свою жизнь следующим образом. Павильон он передал в полное распоряжение Козетты. Молодой девушке принадлежали теперь обширная спальня с покрытыми живописью панелями, гостиная с ковровой обивкою и глубокими креслами и сад.

Жан Вальжан распорядился поставить к ней в спальню кровать со старинным балдахином из трехцветной шелковой материи, положил перед этой кроватью такой же старинный и великолепный персидский ковер, приобретенный им у старухи Гоше на улице Смоковницы Святого Павла. Впечатление этой чересчур тяжелой старинной роскоши он смягчил различными современными изящными безделушками, хорошеньким письменным столиком с полным прибором и разными фигурками, этажеркой с книгами в переплетах с золотыми обрезами, рабочим столиком с перламутровой инкрустацией, эмалевым несессером, туалетом из японского фарфора и т. п. Окна верхнего этажа были украшены гардинами под стать балдахину кровати, а в нижнем этаже были повешены красивые вышитые занавески. Всю зиму домик отапливался снизу доверху. Сам Жан Вальжан поместился в надворном флигельке, где не было ничего, кроме простой койки с тюфяком, стола из некрашеного дерева, двух соломенных стульев, фаянсового кувшина для воды, полки с несколькими книгами и его дорогого чемоданчика, помещавшегося в углу. Огня старик никогда не разводил. Обедал он у Козетты, и ему всегда подавался ломоть черного хлеба. Нанимая к себе Туссен, он объявил ей, что хозяйкой в доме будет Козетта.

— А вы-то, сударь, тогда как же? — заикаясь, спросила она.

— Я выше хозяина — я отец, — ответил он.

И старушка удовольствовалась этим объяснением.

Козетта еще в монастыре была приучена к хозяйству и отлично справлялась с расходами, которые были очень скромными. Жан Вальжан ежедневно ходил гулять под руку с девушкой. Обыкновенно он водил ее в Люксембургский сад, где выбирал самую безлюдную аллею, а по воскресеньям отправлялся с ней всегда в одну и ту же церковь Сен-Жак, которая нравилась ему тем, что была очень далеко от улицы Плюмэ. Так как приход этой церкви был очень бедный, то Жан Вальжан раздавал там щедрую милостыню, и бедные обступали его целыми толпами. Это и подало Тенардье повод прозвать его благотворителем названной церкви. Вместе с тем он охотно водил Козетту к больным и бедным.

В дом улицы Плюмэ из посторонних никто не допускался. Провизию покупала на рынке Туссен, а воду носил сам Жан Вальжан из бассейна близ бульвара. Дрова и вино убирались в полуподземный искусственный грот близ Вавилонской улицы, служивший председателю палаты необходимым в свое время дополнением к приюту любви.

К калитке ограды, выходившей на Вавилонскую улицу, был прибит ящик для писем и газет, но так как трое обитателей домика в улице Плюмэ не получали ни тех ни других, то вся польза ящика, когда-то служившего посредником для любовной переписки старого волокиты, теперь ограничивалась только тем, что в него клались повестки сборщика податей и национальной гвардии. Рантье Ультим Фошлеван состоял в национальной гвардии; ему не удалось ускользнуть от переписи 1831 года. Сведения, собранные муниципалитетом, указывали, что Фошлеван долгое время находился в монастыре Малый Пикпюс, а так как этот монастырь представлял собою в данном случае нечто вроде священного и непроницаемого облака, то вышедший из него был в глазах мэрии достоин всякого уважения, а потому и мог служить в национальной гвардии.

Раза три или четыре в год Жан Вальжан надевал мундир и являлся на службу. Он делал это с большой охотой, потому что таким образом он участвовал в общественной жизни, оставаясь в то же время неприкосновенным. Ему было уже шестьдесят лет, и он, по закону, был избавлен от воинской повинности, но на вид он казался лет на десять моложе и притом вовсе не имел желания уклоняться от службы и досаждать графу Лобо.

У него не было гражданского положения, он скрывал свое настоящее имя, свои года, свою личность — словом, скрывал все, и был, так сказать, добровольцем национальной гвардии. Ему очень хотелось походить на первого встречного, призванного к отбыванию отечественных повинностей, и он достиг этого. Стремясь уподобиться ангелам внутренне, наружно он желал быть буржуа и ничем не отличаться от остальных людей.

Упомянем еще об одной подробности. Когда Жан Вальжан выходил гулять с Козеттой, он одевался военным, а когда выходил из дома один, что обыкновенно случалось вечером, то всегда надевал рабочую блузу и фуражку с длинным козырьком, так чтобы не было видно его лица. Что побуждало его изображать из себя рабочего — осторожность или скромность? И то и другое вместе.

Козетта уже привыкла к загадочности своего положения и едва ли замечала странности отца. Что же касается старухи Туссен, то та положительно благоговела перед Жаном Вальжаном и находила прекрасным все, что бы он ни делал. Как-то раз мясник, у которого Туссен забирала провизию, назвал Жана Вальжана чудаком, она горячо возразила, что это святой.

Ни Жан Вальжан, ни Козетта, ни Туссен никогда не входили в дом и не выходили из него иначе, как через калитку на Вавилонской улице, так что было очень трудно догадаться, что они живут собственно на улице Плюмэ. Решетка сада, выходившая на последнюю улицу, никогда не отворялась, сад нарочно был оставлен в своем запущенном виде, чтобы не привлекать внимания.

Но, рассчитывая на все это, Жан Вальжан мог ошибиться.