Виктор Гюго - Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )

— В кого, не знаешь? — спросил Легль.

— Не знаю.

— Верно?

— Говорю тебе — не знаю.

— Воображаю, какого свойства любовные похождения Мариуса! — воскликнул Грантэр. — Мариус, этот воплощенный туман, наверное, нашел себе какое-нибудь воплощенное облачко. Мариус из породы поэтов, то есть сумасшедших… Святое безумие Аполлона! Любопытную парочку влюбленных должен представлять Мариус со своей Марией, Мэри, Мариеттой или Марионой. Представляю себе, как они плавают в экстазе, забывая о поцелуях. Целомудрствуют на земле, утопая в блаженстве в бесконечном. Это — души, сгорающие страстью на звездном ложе.

Грантэр принялся за вторую бутылку, которая, быть может, вдохновила бы его на вторую речь, как вдруг в четырехугольном отверстии люка показалось новое лицо. Это был мальчик лет около десяти, очень маленький ростом, желтый, худой, оборванный, с лицом, смахивающим на морду животного, с живыми глазами, косматой гривой волос, весь вымокший под ливнем, но с довольным видом.

Очевидно, не зная никого из трех присутствующих, мальчик, окинув их всех проницательным взглядом, смело, без колебания, обратился к Леглю из Mo:

— Не вы ли господин Боссюэт? — спросил он.

— Да, это мое прозвище, — ответил Легль. — Что тебе нужно от меня?

— Да вот какой-то высокий белокурый господин остановил меня на бульваре и спросил: «Знаешь тетушку Гюшлу?» — «Еще бы не знать! Это, мол, старикова вдова, что живет в улице Шанврери». — «Ну вот, говорит, ступай туда, отыщи там господина Боссюэта и скажи ему от меня: Абецеды!» — «И больше ничего?» — спросил я. «Больше ничего». Наверное, ему хочется подурачить вас, не правда ли?.. Он дал мне десять су.

— Жоли, дай мне десять су, — сказал Легль. — Грантэр, и ты одолжи мне столько же.

Получилось двадцать су. Легль отдал их мальчику.

— Благодарю, господин, — пискнул маленький посол.

— Как тебя зовут? — спросил Легль.

— Навэ. Я приятель Гавроша.

— Оставайся с нами, — предложил Легль.

— Кстати, позавтракаешь, — добавил Грантэр.

— Не могу, — ответил мальчик, — я занят в шествии, я кричу: «Долой Полиньяка!» Благодарю вас. До свидания!

И, шаркнув ногой в знак особого почтения, мальчуган поспешно ушел.

— Чистокровный гамен! — снова заговорил Грантэр. — Есть много разновидностей гаменов. Гамен в нотариальной конторе называется попрыгунчиком, гамен кухонный — поваренком, гамен в булочной — подмастерьем, гамен-лакей — грумом, гамен-матрос — юнгой, гамен-солдат — кадетом, гамен-живописец — мазилкой, гамен в лавке — мальчиком на побегушках, гамен при дворе — пажом, гамен… Да что говорить, мало ли еще всяких гаменов…

Пока Грантэр перечислял разновидности гаменов, Легль вполголоса бормотал себе под нос:

— «Абецеды» — это значит похороны Ламарка…

— А «высокий белокурый господин», это — Анжолрас, извещающий тебя об этом, — добавил Жоли.

— Пойдем, что ли? — спросил Боссюэт.

— Дождь идет, — отвечал Жоли. — Я клялся идти в огонь, а не в воду, и вовсе не желаю простужаться.

— Я тоже остаюсь здесь, — заявил Грантэр, — потому что предпочитаю завтрак катафалку.

— И я тоже. Значит, мы все остаемся, — заметил Легль. — Так будем пить… Ведь можно пропустить похороны, не пропуская мятежа…

— О, что касается мятежа, то я в нем непременно буду участвовать! — вскричал гнусавый Жоли.

Легль потер руки и весело проговорил:

— Принялись-таки исправлять революцию 1830 года. Хорошее дело: она немного жала нам под мышками.

— Меня ваша революция нисколько не интересует, — сказал Грантэр. — Я не чувствую никакой ненависти к нынешнему правительству, которое представляется в виде короны, замаскированной ночным колпаком, и скипетра, к которому приделан дождевой зонт. Сегодня благодаря дурной погоде Луи-Филипп может утилизировать свое королевское достоинство с двух концов: скипетром защищаться от народа, а зонтом — от дождя…

В кабачке и без того всегда было темно, а тут густые тучи и совсем заволокли небо и не пропускали в единственное окошко ни одного проблеска света. Ни в кабачке, ни даже на улице возле него не было ни души: все ушли «смотреть на политику».

— Что теперь — полдень или полночь? — проговорил Боссюэт. — Ничего не видно… Жиблотта, подай огня! — крикнул он.

Захандривший Грантэр продолжал пить.

— Анжолрас пренебрегает мною, — бормотал он про себя. — Он говорит: «Жоли болен, а Грантэр пьян». Прислал мальчишку к Боссюэту. Приди он сам за мной, я бы пошел за ним. Тем хуже для него: я не пойду на его похороны.

Таким образом, Боссюэт, Жоли и Грантэр не тронулись с места. Часов около двух дня стол, за которым они сидели, был сплошь покрыт пустыми бутылками. Перед кутившими горели две свечи, одна в медном позеленевшем подсвечнике, а другая — в горлышке пустой бутылки. Грантэр вызвал в Жоли и Боссюэте жажду к вину, а Боссюэт и Жоли пробудили в Грантэре прежнюю веселость.

Сам Грантэр уже в полдень бросил вино, как слишком слабый источник для мечтаний. Вино для настоящих пьяниц имеет лишь второстепенное значение. В области пьянства тоже скрывается своего рода белая и черная магия. Грантэр в пьянстве искал средства для возбуждения грез. Мрачная бездна крайнего опьянения, зиявшая перед ним, не пугала, напротив, только привлекала его. Оставив бутылки с вином, он принялся за посудины с другими спиртными напитками, в которых именно и заключалась бездна. Не имея под рукой ни опия, ни гашиша и желая во что бы то ни стало затуманить свой мозг, он прибегнул к той страшной смеси водки, абсента и пива, которая производит такой ужасный эффект. Из паров этих трех напитков, — пива, абсента и водки — образуется свинец, угнетающий душу. Это — тройной мрак, в котором утопает небесная бабочка Психея, и рождаются в слегка сгущенных, наподобие перепончатых крыльев летучей мыши, парах, три безгласные фурии: Кошмар, Ночь и Смерть, витающие над уснувшей Психеей.

Грантэр еще не дошел до этого мрачного состояния, он был еще далек от него. Он пока находился в фазе шумной веселости, и его собутыльники только вторили ему. Все трое беспрестанно чокались. Эксцентричность мыслей и слов Грантэр подчеркивал соответствующими жестами. Сидя верхом на табурете, он, растрепанный, со съехавшим набок галстуком, ухарски опирался левым кулаком в колено и с поднятым в правой руке стаканом торжественно говорил, обращаясь к толстой Матлотте:

— Да будут настежь отворены двери дворца, да будет всем свободный доступ во французскую академию, и пусть каждый пользуется правом целовать госпожу Гюшлу! Пьем, друзья! — И, обернувшись к госпоже Гюшлу, он добавил: — О ты, античная женщина, освященная Древностью, приблизься, чтобы я мог полюбоваться тобою!

— Жиблотта и Матлотта, послушайте! — гнусил Жоли. — Не давайте больше пить Грантэру. Он пропивает бешеные деньги. С утра он уже проглотил в виде этих снадобий два франка девяносто пять сантимов.