Виктор Гюго - Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )

— Ну, так продайте.

— Говорят вам, нет у меня.

— Как! Нет никакой таратайки? Вы видите, я неразборчив.

— Мы ведь живем в глуши. Правда, есть у меня там в сарае старая коляска, принадлежащая одному буржуа; он дал мне ее на хранение и употребляет ее в дело раз в месяц. Я бы вам дал ее — мне все равно, да только надо, чтоб буржуа не видел, как вы проедете мимо; а во-вторых, это коляска: потребуется пара лошадей.

— Я найму двух почтовых лошадей.

— Куда же вы едете, сударь?

— В Аррас.

— И хотите добраться туда сегодня?

— Конечно.

— На почтовых лошадях?

— Отчего же нет?

— Не все ли равно будет вам приехать туда нынче ночью часа в четыре?

— Разумеется нет.

— Вот видите ли, есть кое-какие условия, если вы возьмете почтовых… При вас паспорт?

— При мне.

— Ну-с, взяв почтовых лошадей, вы придете в Аррас не раньше как завтра. На станциях проволочки — все лошади заняты в поле. Теперь везде пашут, лошадей берут отовсюду, даже с почты. Вы прождете, по крайней мере, часа по три, по четыре на каждой станции. Да и потом тащатся шагом. Много приходится ехать в гору.

— Что же, я поеду верхом. Распрягите кабриолет. Надеюсь, я достану здесь седло.

— Конечно, только лошадь-то ваша ходит под седлом?

— Это правда, я и забыл, она не выносит седла.

— В таком случае…

— Но ведь найду же я в селе какую-нибудь лошадь?

— Лошадь, которая бы добежала до Арраса единым духом?

— Да.

— Ну нет, такого коня нет в наших местах. Во-первых, надо было бы сразу купить ее, потому что вас никто не знает. Но ни внаймы, ни на продажу такой не найти ни за пятьсот франков, ни за тысячу!

— Что же делать?

— Самое лучшее, говорю вам, как честный человек, починить колесо, а завтра вы пуститесь в дорогу.

— Завтра будет поздно.

— Вот тебе раз!

— А когда проходит экипаж в Аррас?

— Завтра в ночь. Оба почтовых экипажа ездят по ночам, и тот, что ходит отсюда, и тот, что приходит.

— Да неужели же вам понадобится целый день, чтобы починить колесо?

— Да, целый день, и не разгибаясь.

— Если даже двое будут работать?

— Хоть десятеро!

— А если связать спицы веревками?

— Спицы-то еще куда ни шло, а ступицу уж никак. Да и ось в плохом состоянии.

— Не отдает ли у вас кто-нибудь экипажи напрокат?

— Нет.

— Нет ли другого каретника?

Конюх и каретник в один голос отвечали «нет», покачивая головой.

Он почувствовал прилив великой радости.

Очевидно, это рука Провидения. Она разбила колесо тильбюри и остановила его на пути. Но он не поддался на это первое предостережение; он употребил все человеческие усилия, чтобы продолжать путь; он честно и добросовестно исчерпал все средства; он не отступил ни перед погодой, ни перед утомлением, ни перед издержками — ему не в чем было упрекнуть себя. Если нельзя ехать дальше — это уж не его дело! Не его это вина — а воля Провидения.

Он вздохнул свободнее, — вздохнул полной грудью в первый раз со времени посещения Жавера. Ему казалось, что железная рука, сжимающая его сердце в продолжение двадцати часов, вдруг ослабла.

Ему чудилось, что теперь Бог за него и проявил свою волю явным образом. Он подумал, что сделал все, что в его силах, и теперь ему останется спокойно вернуться назад.

Если бы разговор его с каретником происходил в комнатах постоялого двора, без свидетелей, дело тем бы и кончилось, и нам, вероятно, не пришлось бы рассказывать происшествия, которые прочтут ниже, но дело в том, что разговор происходил на улице. Всякий уличный разговор непременно соберет кучу любопытных. Всегда найдутся люди, которые только и жаждут зрелищ. Покуда он расспрашивал мастера, несколько прохожих остановились около них. Послушав несколько минут, какой-то мальчик, на которого никто не обратил внимания, отделился от группы и пустился бежать.

В тот момент, когда путешественник, после размышления, решил вернуться назад, ребенок уже возвращался. За ним шла старуха.

— Мой мальчишка сказал мне, что вы желаете нанять кабриолет? — обратилась она к путешественнику.

Эти простые слова, произнесенные старой женщиной, которая вела за руку ребенка, так поразили его, что он облился холодным потом. Он почувствовал, что железная рука, только что отпустившая его, опять появилась во мраке позади, готовая схватить его.

— Да, милая, — отвечал он, — я ищу кабриолет внаймы.

И тотчас же поторопился прибавить:

— Но здесь его не найти, в этой местности.

— Как не найти? — отвечала старуха.

— Где же? — вмешался каретник.

— Да хоть бы у меня.

Он вздрогнул. Роковая рука опять схватила его.

У старухи действительно стояло в сарае что-то вроде плетеной таратайки. Каретник и конюх, в досаде, что путешественник от них ускользает, вмешались в разговор.

— Это ужасная колымага, — уверяли они, — без рессор, прямо на осях; правда, сиденье висит на кожаных ремнях, но только она вся как решето, — колеса заржавели, насквозь прогнили от сырости, — вряд ли она уйдет дальше тильбюри, — сущая колымага, и господин напрасно сделает, если поедет в ней, и т. д., и т. д.

Все это была, положим, правда, но только эта колымага, эта фура, этот предмет, каков бы он ни был, имел пару колес и мог довезти до Арраса.

Он заплатил что следовало, оставил тильбюри в починку у каретника, обещая взять его на обратном пути, велел запрячь белую лошадку в таратайку, сел в нее и продолжил путь, начатый утром.

В ту минуту, когда таратайка тронулась с места, он подумал, что за минуту перед тем он с радостью помышлял, что не придется ему ехать дальше: он вспомнил об этой радости с какой-то досадой и нашел ее нелепой. Чему было радоваться? Что ни говори, ведь он предпринял поездку по своей же доброй воле. Никто его не заставлял.

Когда он выезжал из Гедина, он услышал громкий голос, кричавший ему вслед: «Стой, стой!» Он остановил тележку быстрым движением, в котором было что-то судорожное, лихорадочное, похожее на надежду.

Это кричал мальчишка.

— Сударь, — сказал он, — ведь это я достал вам экипаж!

— Так что же?

— А вы мне ничего не дали.

Он, который обыкновенно так охотно давал всем, нашел это требование наглым и чуть ли не гнусным.

— А, это ты, негодяй! — крикнул он. — Ничего не получишь!

Он стегнул по лошади и покатил крупной рысью.

В Гедине он потерял много времени, и ему захотелось наверстать его. Белая лошадка была молодцом и везла за двоих; но на дворе стоял февраль месяц, перед тем долго шли дожди, дороги стали плохие. К тому же это уже был не тильбюри. Таратайка оказалась неуклюжая и тяжелая, да и дорога шла больше в гору.

Ему понадобилось целых четыре часа, чтобы добраться из Гедина в Сен-Поль. Четыре часа — для пяти миль.

В Сен-Поле он остановился у первого трактира, распряг лошадь и повел ее в конюшню. Согласно обещанию, данному Скоффлеру, он не отходил от яслей, пока она ела. Он размышлял о предметах смутных и печальных.