Арнольд Беннет - Заживо погребенный

Пройдоха Лик! Хотя б отчасти, явилось объяснение крошечной пишущей машинке, которую его слуга везде таскал с собой, а теперь Прайам оставил на Селвуд-Террас.

Прайам бросил взгляд на фотографию, в бумажник; и, как ни странно, в «Телеграф».

Женщина с тремя детьми ворвалась в гостиную и тотчас заполнила собою все; дети, на разные голоса ликуя, орали: «Ма-а!» «Мамма!» «Ма-а-а-ма!» Когда одна из благородных дам плыла мимо него, он рискнул выговорить:

— Простите, сколько я вам должен?

Не отклоняясь от курса, она кинула на стол бумажку, и предупредила строго:

— В кассу заплатите.

Он отыскал кассу, скрытую в вязовых пущах, и тут уж увидел истинную аристократку — и даже не в муслине. Те, другие, были графские дочери, но эта — наследная княгиня в наряде для коктейля.

Он выложил соверен Лика.

— Помельче не нашли? — отрезала княгиня.

— Да, к сожалению, простите, — промямлил он в ответ.

Она брезгливо взяла соверен, повертела.

— Теперь с этим возись, — припечатала она.

Потом отперла один ящичек, другой, скрепя сердце, отсчитала восемнадцать шиллингов и шестипенсовик, и отдала все это Прайаму Фарлу, не глянув на него, не проронив ни слова.

— Благодарю вас, — сказал он, засовывая сдачу в карман.

И под крики «Ма-ама!», «Ма-а-а!», «Ма-а-ма-а!» он поспешил прочь, — отринутый — без сожаленья, гордо — хрупкими, тонкими созданьями, борющимися за существование в огромном городе.

— Вы мистер Лик, наверно? — окликнула его какая-то женщина, когда он мешкал возле Сент-Джордж-Холла, осматривая вечернюю публику. Он отпрянул так, будто женщина со смутным акцентом кокни приставила пистолет к его виску. Он перепугался не на шутку. Простительно полюбопытствовать, а что же он делал возле Сент-Джордж-Холла? Ответ на столь естественный вопрос затронет самые тайные пружины человеческого поведенья. Два человека уживались в Прайаме Фарле. Один был застенчивый и робкий господин, давным-давно себя убедивший в том, что решительно предпочитает не встречаться с себе подобными, — собственно, возведший свою трусость в добродетель. Второй был лихой, отчаянный парнюга, любивший самые рисковые приключенья и обожавший брататься с первым встречным. № 2 часто ставил № 1 в затруднительные положения, из которых № 1, как он ни злился, как ни стеснялся, не спешил выпутываться.

И разумеется, это № 2 с самым беспечным видом шел по Риджент-стрит, вдохновленный зыбкой возможностью встретить женщину с красными розами на шляпке; зато № 1 предстояло расхлебывать кашу. Никто не мог бы удивиться больше № 2, когда исполнялась тайная мечта № 2 о неожиданном сюрпризе. Но как бы искренне, как бы невинно ни было удивление № 2, — № 1 это ничуть не облегчало положенья.

Фарл приподнял шляпу и в тот же миг разглядел красные розы. Он, конечно, мог отречься от имени Лика и бежать, но он не шелохнулся. Левая нога готова была пуститься наутек, но правая приросла к месту.

И вот они пожали друг другу руки. Но как она его узнала?

— Я, по правде, вас не очень-то и ожидала, — сказала дама, все с тем же едва заметным акцентом кокни. — Но, думаю, чего же случай упускать, раз он не смог придти. Взяла и сама вошла.

— Но почему вы меня не ожидали? — спросил он нерешительно.

— Ну, раз мистер Фарл умер, у вас, понятно, много дел, да вы и не в настроении, наверно.

— А-а, ну да, — заторопился он, поняв, что надо быть поосторожней; он совсем забыл о смерти мистера Фарла. — Но откуда вы знаете?

— Откуда я знаю? — вскрикнула она. — Интересно! Да поглядите вы вокруг! И так по всему Лондону, шесть часов кряду. — Она показала на оборванца с оранжевым плакатом в виде фартука. На плакате огромными черными буквами значилось: «Скоропостижная кончина Прайама Фарла в Лондоне. Срочный особый выпуск». Другие оборванцы, тоже в фартуках, правда, других тонов, столь же выразительно возвещали своей оснасткой о кончине мистера Фарла. И, вываливаясь из Сент-Джордж-Холла, толпа жадно выхватывала газеты у этих вестников беды.

Он покраснел. Странно, — полчаса целых идти по центру Лондона, и не заметить, что летний ветер по всем углам треплет твое имя. Но ничего не поделаешь. Такая уж натура. Только сейчас он понял наконец, какими судьбами Дункан Фарл объявился на Селвуд-Teppac.

— Так что же, вы плакатов не видали, что ли? — недоумевала она.

— Не видел, — сказал он просто.

— Ну, значит, очень уж задумались! — она вздохнула. — Хороший был хозяин?

— Да, очень, — ответил Прайам честно.

— Вы не в трауре, как я погляжу.

— Да. То есть…

— Я и сама насчет траура не очень, — она продолжала. — Говорят, уваженье надо выказать. А по мне, если не можешь уваженье выказать без пары черных перчаток, с которых вечно слезает краска… Не знаю, как вы, а я всегда была не очень насчет траура. И зачем на Бога лишнее роптать! Правда, по-моему, про Бога тоже чересчур много болтают. Не знаю, как вы, а по-моему…

— Я совершенно с вами согласен, — и он расцвел той нежной улыбкой до ушей, которая порой, вдруг и не спросясь, преображала все его лицо.

Она тоже улыбнулась, взглянув на него уже почти по-дружески. Была она маленькая, толстоватая — да что там, толстая; пухлые розовые щеки; снежно-белая хлопковая блуза; красная юбка в неровных складках; серые хлопковые перчатки; зеленый зонтик; и в довершение всего — черная шляпка с красными розами. Фотография в бумажнике у Лика принадлежала прошлому. Выглядела она на все сорок пять, фотография же отражала тридцать девять, ну, чуть-чуть побольше. Он глянул на нее сверху вниз, добродушно, снисходительно.

— Вам, наверно, скоро бежать, у вас, наверно, куча дел. — Только она и держала беседу на плаву.

— Нет. Там у меня — всё. Уволили.

— Кто?

— Родственники.

— А почему?

Он только плечами пожал.

— Ну, вы жалование-то свое с них содрали за последний месяц, уж это точно, — она сказала твердо.

Он был рад ей дать удовлетворительный ответ.

После паузы она храбро продолжала:

— Значит, мистер Фарл был из художников из этих? Так я по газете поняла.

Он кивнул.

— Дело у них непонятное, — заметила она. — Но многие, кажется, неплохие деньги загребают. Кому-кому, а вам ли не знать, вы в этом варились.

Никогда еще в жизни он не беседовал подобным образом с лицом, подобным миссис Элис Чаллис. Все в ней было для него внове — одежда, манеры, поведенье, произношенье, взгляд на мир и его цвета. Он встречал, конечно, таких людей, как миссис Чаллис, на страницах книг, но никогда еще ни с кем из них лицом к лицу не сталкивался. Вдруг до него дошло, как все это смешно, в какую идиотскую историю он, кажется, собрался вляпаться. Голос разума ему говорил, что нелепо длить это свиданье, но робость и безумство пригвоздили к месту. К тому же в ней была прелесть новизны; и что-то задевало мужскую струнку.