Джейн Остен - Эмма

Так как она не ехала вместе с ними в Ирландию, ее письмо тетке не содержало в себе ничего, кроме правды, хотя, возможно, кое-что она утаила. Она сама решила посвятить время своего так называемого досуга Хайбери, провести, возможно, последние месяцы полнейшей свободы со своими добрыми родственницами, которым она столь бесконечно дорога. Кемпбеллы, какими бы чувствами при этом они ни руководствовались – были или нет у них скрытые мотивы, – всецело согласились с ее планом и заявили, что, по их мнению, за те несколько месяцев, что Джейн проведет на родине, здоровье ее поправится куда быстрее, чем если она останется в Лондоне или поедет в Ирландию. Словом, ее приезд был делом решенным; и жителям Хайбери, настроившимся поглазеть на такую диковину, как давно обещанный Фрэнк Черчилль, предстояло довольствоваться Джейн Ферфакс, которая всего два года не была в родных местах.

Эмма расстроилась – целых три месяца придется терпеть эту задаваку! Проявлять по отношению к ней внимание, чего совсем не хочется, и все равно делать для Джейн меньше, чем от нее ждут! Почему Джейн Ферфакс ей не нравится? Эмме трудно было ответить на этот вопрос. Однажды мистер Найтли заметил ей: все потому, что Эмма признает в Джейн по-настоящему умную и образованную девицу, такую, какой ей хочется, чтобы считали ее самое. Несмотря на то, что в то время Эмма с негодованием отвергла такое предположение, случались у нее минуты самокопания, во время которых она признавалась себе самой, что совесть у нее нечиста. Но… Эмма оправдывала себя тем, что ей никогда не удавалось По-настоящему подружиться с нею – она не знает, как это получилось. Джейн всегда была такой холодной, такой сдержанной – проявляла такое очевидное равнодушие к тому, нравится она или нет… и потом, ее тетка такая болтушка! Кроме того, с Джейн все так носятся! И почему-то все вообразили, что они с Джейн непременно должны сделаться близкими подругами только потому, что они сверстницы! Ну почему всем кажется, что они должны обожать друг друга? Таковы были доводы Эммы – за неимением лучших.

Эмма сознавала, что на деле Джейн Ферфакс совершенно не заслужила с ее стороны подобного неприязненного отношения; она так старательно раздувала все подлинные и мнимые недостатки Джейн, что всякий раз, впервые увидев мисс Ферфакс после долгого перерыва, Эмма не могла не чувствовать, что была к ней несправедлива. И теперь, нанеся спустя два дня после прибытия Джейн визит вежливости, Эмма находилась под впечатлением тех самых внешности и манер, которые она поносила все два года. Джейн Ферфакс была очень изящна, поразительно изящна! Эмма почитала изящество высшей добродетелью. Рост у нее был очаровательный, как раз такой, о котором все говорят: «высокая», но никто не скажет: «каланча»; фигурка отличалась особенной грацией; она не была полна и не казалась чрезмерно худой, хотя вследствие болезни скорее приближалась ко второй из двух крайностей. Эмма не могла не оценить ее красоты: да, верно, ее личико прелесть – черты просто точеные! Со времени прошлого приезда она еще больше похорошела. Черты лица Джейн трудно было назвать правильными, однако красота ее ласкала взор. Глазам ее, темно-серым, с темными ресницами и бровями, Эмма никогда и прежде не отказывала в похвале, но кожа, к которой Эмма привыкла придираться, называя ее слишком бледной (ей недостает румянца), была такой чистой и нежной, что румянец был тут, пожалуй, и ни к чему. Джейн обладала тем типом красоты, в котором правило бал изящество. Однако, согласившись вслух с тем, что мисс Ферфакс красива (а про себя она давно признавала Джейн красавицей), Эмма должна была бы, по чести и в соответствии со своими правилами, прилюдно восхищаться ею: изящество – все равно, внешности ли, ума ли, – редко встречалось среди обитателей Хайбери. Никакого намека на вульгарность, сплошные достоинства и заслуги.

Короче говоря, во время первого визита Эмма сидела и дивилась на Джейн Ферфакс, вдвойне довольная собой: она с удовольствием любовалась мисс Ферфакс и отныне решила воздавать ей должное. Она более не будет выказывать своей нелюбви к ней. Напомнив себе ее историю, ее теперешнее положение, приняв во внимание ее красоту, Эмма не могла не пожалеть бедняжку: когда она думала, какая судьба уготована этому изяществу, откуда суждено ей упасть в бездну, как ей придется жить, она ощущала невозможность чувствовать по отношению к Джейн что-либо, кроме жалости и уважения. Особенно если к хорошо известным частностям ее жизни, и без того вызывающим сочувствие, добавить в высшей степени возможную вероятность ее влюбленности в мистера Диксона, которую Эмма так легко домыслила сама. В таком случае ничто не могло быть более достойно жалости и более почетно, чем жертвы, которые Джейн готовилась принести. Эмма испытывала большое желание оправдать Джейн за попытку соблазнить мистера Диксона и увести его от жены или за иные неблаговидные поступки, которые поспешило приписать мисс Ферфакс ее воображение. Если и присутствует в ее истории чувство, это, скорее всего, безответная и несчастная любовь лишь с ее стороны. Джейн, вероятно, бессознательно вдыхала сладкий яд, когда вместе с подругой участвовала в беседах с ним; и теперь, наверное, она отказалась от поездки в Ирландию из самых лучших, самых чистых побуждений, преисполнившись решимости отдалиться от него и его родственников, как можно скорее вступив на стезю тяжкого труда.

В результате Эмма покинула домик Бейтсов с таким умягченным сердцем и преисполненная такими добрыми чувствами, что на обратном пути уже мысленно производила смотр местных кавалеров и сокрушалась, что в Хайбери не отыскать достойного Джейн молодого человека, способного обеспечить ей независимое существование; не найдется ни одного, кого она могла бы спокойно рекомендовать ей в мужья.

Отрадное это было чувство, но продолжалось оно недолго. Прежде чем Эмма успела публично связать себя заявлением о вечной дружбе с Джейн Ферфакс или пошла бы еще дальше, отрекшись от былого предубеждения и заблуждений, она ограничилась тем, что заявила мистеру Найтли:

– Она определенно хорошенькая. Она даже больше чем хорошенькая!

Вскоре после этого Джейн с бабушкой и теткой провели вечер в Хартфилде, и все вернулось на круги своя. Эмма вновь ощутила привычную досаду. Тетка, как всегда, болтала без умолку, даже больше, чем обычно, ибо теперь к восхищению достоинствами племянницы прибавлялось беспокойство о состоянии ее здоровья; всем пришлось подробно выслушать, как мало хлеба с маслом съела Джейн на завтрак и какой крошечный кусочек баранины на обед, а также любоваться новыми шляпками и мешочками для рукоделия, которые она привезла ее матушке и ей самой. Раздражение против Джейн снова выросло в душе Эммы. Они принесли ноты, Эмму заставили играть, благодарности и хвалы, которые неизбежно сопровождали ее исполнение, показались ей неискренними, фальшивыми. За снисходительными похвалами, несомненно, крылось желание лишний раз продемонстрировать превосходство Джейн. И что хуже всего, Джейн была так холодна, так осторожна! Невозможно было вытянуть из нее, что она думает на самом деле по тому или иному поводу. Укутавшись в плащ вежливости, она, казалось, полна решимости скрывать любое живое чувство. Ее скрытность была неприятна и подозрительна.