Симадзаки Тосон - Нарушенный завет

Директор проводил членов городского управления до выхода. Прощаясь, гости ещё раз напомнили ему:

— Значит, просим вас вместе с господином инспектором прямо из школы…

— Покорно благодарю…

— Служитель! — позвал директор, и голос его гулко разнёсся по длинному коридору.

Школьники давно разошлись по домам. Окна в классах были закрыты, на теннисной площадке тоже не было ни души. Кругом воцарилась тишина, лишь изредка нарушаемая всплесками смеха в учительской да грустными звуками фисгармонии, доносившимися со второго этажа.

Шаркая сандалиями, прибежал служитель.

— Что угодно?

— Придётся ещё раз сходить в городское управление, поторопить насчёт денег. Если они уже получены, принеси их сейчас же — там уже заждались, — распорядился директор и вышел в приёмную, где, покуривая папиросу, просматривал газету инспектор.

— Разрешите, — сказал директор и пододвинул к нему свой стул.

— Вот, погляди-ка, — фамильярно улыбаясь, сказал инспектор. — Тут всё расписано: и что ты получил медаль, и какой ты образцовый преподаватель. Текст свидетельства приведён полностью. Даже фотография…

— Да… всюду только и разговоров про медаль! — радостно подхватил директор. — Куда ни повернёшься, сейчас же заходит разговор о ней. Даже те, от кого не ожидаешь, и те поздравляют.

— Прекрасно.

— И всё благодаря вам…

— Полно, полно… — перебил инспектор. — Как говорят, услуга за услугу. Очень лестно, что в нашем кругу есть награждённый медалью. Я вполне разделяю твою радость.

— Кацуно-кун тоже был очень рад.

— Мой племянник? Да, да. Он даже прислал мне по этому поводу большое письмо. Читая его, я видел перед собой его сияющее лицо. Он близко к сердцу принимает твои интересы.

Тот, кого инспектор называл своим племянником, был молодой человек по имени Кацуно Бумпэй, недавно выдержавший государственные экзамены и по получении диплома назначенный сюда учителем. Сам сравнительно новый человек в этой школе, директор всячески протежировал Бумпэю, рассчитывая тем самым привлечь его в число своих сторонников. Несомненно, первое место среди учителей школы по праву занимал Усимацу. Он пользовался гораздо большим уважением и любовью учеников, нежели директор. За Усимацу следовал Гинноскэ, который тоже окончил учительскую семинарию. При всём желании директор не мог поколебать положение этих двух учителей в пользу Бумпэя. Поэтому Бумпэй занимал лишь третье место.

— Зато Сэгава-кун что-то уж очень безучастен, — заметил, слегка понизив голос, директор.

— Сэгава-кун? — Инспектор нахмурился.

— Вы, конечно, полагаете, что раз медали удостоен отнюдь не сторонний для школы человек, Сэгава-кун, несомненно, тоже придёт поздравить меня. Но вы очень ошибаетесь! Конечно, сам я не слышал этого, но… и, конечно, мне так не скажут в лицо, но… одним словом, он заявил, что учителю незачем так гордиться получением медали. Это, мол, только официальное признание заслуг, которое, по мнению Сэгавы-куна и ещё кой-кого, не имеет ровно никакого значения. Медаль сама по себе, видите ли, — это только внешний знак, ценность же его — в том, что кроется за ним… Сомневаюсь, чтобы это было так…

— Откуда у Сэгавы-куна такие мысли? — вздохнув, заметил инспектор.

— По-видимому, по нынешним временам мы немного отстали. Но новое — это не обязательно всегда хорошее, не так ли? — сострил директор и засмеялся. — Однако из-за таких настроений Сэгавы-куна и Цутии-куна мне временами приходится очень трудно. Если преподавание ведётся в школе не по единой системе и вообще есть инакомыслящие, дело на лад не пойдёт. Если бы вы разрешили назначить Кацуно-куна старшим учителем, мне было бы гораздо спокойнее…

— Если ты так недоволен, то ведь всегда можно найти способ… — Инспектор многозначительно взглянул на директора.

— Какой?

— Ну, скажем, перевести в другую школу… Тогда на его место ты можешь назначить того, кто тебе по душе.

— Это, конечно, верно… но если для перевода нет подходящего повода, тогда так поступать не совсем удобно… К тому же ученики любят Сэгаву-куна.

— Да-a, безупречному работнику не скажешь — уходи! К тому же неприятно, если создастся впечатление, что всё это подстроено. Я вовсе не хочу хвалить племянника, но думаю, что он бы подошёл тебе, как никто другой. Не стану говорить — лучше или хуже он Сэгавы-куна. А чем, собственно, хорош этот Сэгава-кун? Отчего вообще ученикам нравятся такие учителя? Не понимаю. Высмеивает то, чем другие гордятся, — что же в таком случае он ценит?

— Мне кажется, ему по душе идеи такого рода, как у этого Иноко Рэнтаро.

— Иноко Рэнтаро? Этого «синхэймина»?! — Инспектор брезгливо поморщился.

— Да, — сокрушённо вздохнув, подтвердил директор. — Жутко подумать, что писания таких субъектов, как этот Иноко, попадают в руки молодёжи. Нехорошо, нехорошо. Всё эти теперешние новые книги — источник заблуждений для юношества. Из-за них-то и появляются нравственные калеки да полусумасшедшие. Да, да… нам никак не понять, чем живёт теперешняя молодёжь…

Послышался стук в дверь. Собеседники умолкли. Стук повторился.

— Войдите! — сказал директор и встал, чтобы открыть дверь. Он думал, что пришёл посыльный из городской управы, но, увидев в дверях одного из учителей, а за его спиной Усимацу Сэгаву, невольно переглянулся с инспектором.

— Господин директор, вы не заняты? — спросил Усимацу.

Директор слегка улыбнулся.

— Нет, ничего… просто беседовали.

— Кадзаме-сану необходимо повидать господина инспектора. Он хочет обратиться к нему лично с просьбой, — сказал Усимацу, слегка подталкивая вперёд учителя, с которым пришёл.

Кадзама Кэйносин — старый, отслуживший свой срок школьный учитель. Усимацу, Гинноскэ и другим молодым учителям он мог бы по возрасту быть дедом. В своём чёрном хаори с вытканными на нём гербами, накинутом поверх грязного кимоно, и в грубых парусиновых хакама, старый Кадзама сделал несколько неуверенных шагов к инспектору. Опустившиеся люди робки: стоило инспектору холодно взглянуть на него, как старый учитель весь съёжился, поник и не мог произнести ни слова.

— Слушаю вас. У вас ко мне дело? Да говорите же вы! — понукал его инспектор, принимая всё более неприступный вид. Старик продолжал молчать. Инспектор в нетерпении стал посматривать на часы, постукивать каблуком об пол.

— Так в чём же дело? Коль скоро вы молчите, я ничего не могу понять!.. — нетерпеливо сказал он и поднялся со стула.

Кэйносин, окончательно смутившись, пролепетал:

— Вот… я хотел обратиться к вам с просьбой…

— Ну…

В комнате опять воцарилась тишина, длившаяся несколько минут. Глядя на понурого, дрожащего всем телом Кэйносина, Усимацу невольно почувствовал к нему жалость.