Луи Арагон - Избранное

— Ну конечно, догоним. Все успеется. Дайте-ка мне лучше вот это винцо… Что это? Шамбертен или что-нибудь другое?

— О, ваше величество, какой вы знаток!

— Ну да, шамбертен, конечно шамбертен… Погодите, какого года? Я думаю, тысяча восемьсот одиннадцатого, а? Нет, нет, вероятно, моложе… восемьсот тринадцатого — готов держать пари!

Супрефект не мог прийти в себя от изумления.

Макдональд переменил лошадей в Эдене — вернее, не совсем так: ведь господин де Вервиль счел своим долгом сказать, деликатно кашлянув, что в городе царит отвратительное умонастроение, а посему авангард королевского эскорта, минуя город, направился прямо в предместье Маркон, расположенное на холме, — в трактир господина Коронне, которого уже сама фамилия обязывала питать верноподданнические чувства, и этот трактирщик, будучи предупрежден Макдональдом, послал в Сен-Лэ на почтовую станцию за лошадьми для шести экипажей. Но Бертье все еще не удалось поговорить с Макдональдом — как только в королевском поезде сменили лошадей, тотчас отправились дальше. Так и добрались до Сен-Поля.

Луна уже светила вовсю, когда шестерка лошадей примчала в Сен-Поль короля в тяжеловесной берлине с двумя скороходами в придворной ливрее; скороходам не слишком-то было тепло часами сидеть на запятках, скрестив на груди руки; путешествие мало напоминало прогулки в карете вокруг столицы, которые отец Элизе рекомендовал его величеству в качестве целительного средства от ревматизма! Вслед за берлиной, сопровождаемой эскортом всего лишь из десяти человек, двигалось еще пять экипажей, и в заднем среди слуг пристроился зайцем отец Элизе. Перепрягали лошадей опять за городом, у Бетюнской заставы, где в ожидании королевского поезда остановился Макдональд, что, конечно, сразу привлекло внимание городских властей. Королю предложили отдохнуть в ближайшем доме. Район был бедный, населенный ремесленным людом: тут пряли лен и вязали чулки на ручных станках, имелась тут также печь для обжига извести, гончарная мастерская. С большим трудом извлекли его величество из берлины, почти что на руках дотащили до дверей убогого домишка одинокой вдовицы, и он очутился в низкой комнате, загроможденной всякой хозяйственной утварью, с холодным полом, выложенным плитками. Полуодетая, заспанная старуха хозяйка преисполнилась ужаса и восторга: в ее доме король! Великое происшествие вторглось в ее жизнь так нежданно, она совсем к нему не подготовилась, и вот все пройдет бесплодно для нее. Она растерянно озиралась, не зная, что бы ей сделать достойного огромности события. Господа в расшитых мундирах осторожно усадили короля в единственное кресло вдовы, стоявшее у очага, где в этот ночной час уже не горел торф; вдова все оглядывала свою настывшую, пропахшую дымом комнату, искала какую-нибудь красивую вещь. И она увидела то, что было для нее предметом гордости и олицетворением уюта, — выцветшую и потертую тяжелую оконную занавеску с бахромой, защищавшую от холодного ветра. Услышав, что король заохал: «Ох, ноги мои, ноги!» — старуха резко дернула занавеску и, отодрав ее от карниза, разостлала на полу, как ковер, под августейшими ногами. Еще в Абвиле обнаружилось, что дорогой на какой-то остановке украли туго набитый саквояж его величества, в который при отъезде наспех затолкали различные принадлежности его туалета; пропали рубашки — это бы еще с полбеды, но главное — исчезли домашние туфли, а ни у одного из городских сапожников не нашлось мягких шлепанцев, которые могли бы вместить огромные и бесформенные ступни короля.

Несмотря на поздний час и уединенное место, людская назойливость могла все-таки обеспокоить монарха, а посему у дверей следовало поставить караул. Караул? Прекрасно, а где взять солдат? Эскорта и так уж не хватало для охраны королевского поезда и спереди, и с тыла, и со стороны города; пришлось поставить часовыми у домишка престарелой вдовы тех, кто был под рукой: роль эта выпала маршалу Бертье, который грыз ногти от нетерпения и частенько бросал тревожные взгляды на драгоценную шкатулку — ему пришлось на время расстаться с нею и, к великому своему беспокойству, поставить ее на старухин комод; вторым часовым был сам Блакас; два этих сановника, стоявшие с саблями наголо, представляли собою довольно забавное зрелище. Бертье был в отчаянии: стоя в карауле, он опять пропустил Макдональда. Какая физиономия была у местного мэра, господина Годо д’Антрега, когда он прибежал приветствовать короля, проездом оказавшегося в его городе, и вдруг увидел перед собою две скрещенные сабли, закрывшие ему вход в лачугу, и узнал в опереточных разномастных стражах двух высоких особ: черномазый толстяк оказался князем Ваграмским, а красноносый верзила, с волосами вроде пакли, был как-никак министром королевского двора! Блакаса лишили сна заботы о судьбе его коллекции медалей — она была, конечно, вывезена заранее, и, разумеется, в Англию, но никаких вестей ни о коллекции, ни о своей молоденькой жене он не имел. О, за жену бояться нечего! Англию она знает, отлично говорит по-английски… У Бертье тоже сон бежал от глаз: уж очень его встревожил короткий разговор с Макдональдом в Абвиле, рассказ о встрече с госпожой Висконти в Сен-Дени и «легком недомогании», заставившем ее возвратиться в столицу. Не надо было уезжать… ни в коем случае не надо было уезжать… Увидит ли он когда-нибудь Гро-Буа и особняк на бульваре Капуцинок? Если бы хоть можно было увезти с собой портрет Джузеппы, написанный Жераром! Джузеппа!.. А вдруг у нее серьезная болезнь!..

Еще не было пяти часов утра, когда резвые кони, которых запрягли в Сен-Поле, доставили королевский поезд на главную площадь Бетюна, где остановились для новой перепряжки. Погода была лучше, чем в Пуа, дождь пока не шел; почтовая станция находилась в старинном доме, напротив башни с часами — монумента, украшавшего середину площади; вокруг нее теснились, однако, вопреки предписаниям властей торговые ряды с различными лавками, построенными главным образом в XVIII веке; в страстную неделю почти все пространство между этими торговыми заведениями и домами, окаймлявшими площадь, было загромождено дощатыми бараками и балаганами, потому что в Бетюне открылась ярмарка — не та, что бывала в октябре и заполоняла весь город, а обычная ярмарка, которая длилась всего два-три дня и не выходила за пределы главной площади, где располагались и рыночное торжище, и кочующие увеселительные заведения, так что жандармам приходилось охранять ярмарку от покушений городских воров и от приезжих жуликов, возможно укрывавшихся в ярмарочных фургонах. Кто их знает, вон тут сколько цыган! В общем, два караульных жандарма дремали в ту ночь на почтовой станции, помещавшейся в «Северной гостинице», и проснулись, только когда подъехали экипажи королевского поезда и остановились на углу улицы Большеголовых. Но спросонок жандармы не сразу поняли, с кем они имеют дело.