Луи Арагон - Орельен. Том 2

Небольшой ресторан помещался неподалеку от Центрального рынка, в узкой, вечно запруженной улочке, по обе стороны которой стояли довольно неприглядные дома с покосившимися стенами. Чтобы попасть туда, приходилось пробираться сквозь целую вереницу трехколесных велосипедов, развозящих товары, и ручных тележек, мимо дома, где помешались скобяные лавчонки, выкрашенные масляной краской в бордовый цвет, в тон фундаменту; по обе стороны двери стояли грубо сбитые прилавки, с которых торговали устрицами, покоящимися в корзинах на зеленом ложе из елового лапника; тут же виднелась стрельчатая ниша, откуда уже давно убрали помещавшуюся здесь раньше статую богоматери; из дверей вы попадали в длинное узкое помещение, где возвышался прилавок, возле которого подметальщики в синих блузах пили водку, и лишь затем взору открывался нижний зал, в полдень вечно забитый посетителями; его отделяли от распивочной легкие ширмы из навощенных планок, — тогда они только еще появились в продаже.

Роза не пожелала остаться в нижнем зале. Там была целая куча журналистов и вообще людей, которые могли ее знать. Женщина, подобная Розе, не защищена от праздного любопытства, меж тем как на втором этаже, куда вела винтовая лестница, скрытая ржавыми лохмотьями глухих перил, человек был все-таки меньше на виду. Возле умывальника — раздевалка, а за ней три отдельных комнатки, где стояли два-три столика и по утрам было почти пусто. В самой маленькой — шумно кутила компания, очевидно устроившая банкет; в самой большой — скромно сидела парочка, на другом конце — два пожилых господина и еще какой-то тип, с виду настоящий убийца, очевидно из колоний, в странном соседстве с очень выхоленным мужчиной. Перед ними возвышалась целая пирамида бутылок. Окинув помещение оценивающим взглядом, Роза сразу остановила свой выбор на столике, стоявшем у окна, в стороне от остальных. Блез сел напротив нее, волнуясь, точно школьник.

Как забилось его сердце, когда нынче утром раздался ее звонок! Уже целый год она не подавала признаков жизни. Ей хотелось бы позавтракать с Блезом. Пришлось выдумать какую-то дурацкую историю, чтобы объяснить Марте свой внезапный уход. Господи боже, как еще молодо это старое сердце!

— Ну, что же мы закажем?

Роза вся ушла в изучение карточки. Нет, здесь вовсе уж не так плохо кормят. На ней был восхитительный серый костюм строгого английского покроя, весьма экстравагантная шляпка, длинные перчатки, которые заходили за обшлага жакета. Роза стянула их только до запястья. Лицо — подлинное чудо искусства косметики, торжество пудры и кремов. И этот умопомрачительный аромат, долгие годы не дающий угаснуть в памяти образу Розы. Какая у нее забавная физиономия, сразу видно — лакомка! Какой чисто ребяческий интерес к еде! Близорукие глаза щурятся, нерешительно пробегая по строчкам меню.

— Закуски здесь очень, очень недурны… Боюсь, что я не устою перед седлом косули с пюре из каштанов…

Хозяин ресторана, черномазый коротышка, с багровым загривком, почтительно склонился перед посетительницей… Он весьма сожалеет, но косули больше нет. С разрешения мадам он позволит себе рекомендовать…

— Поймите, мне до смерти, просто до смерти хочется дичи.

— Если мадам угодно, у нас есть фазан, не помеченный в меню.

— Ага, фазан! Прекрасно, пусть будет фазан. Послушай-ка, сегодня я тебя окончательно разорю, — предупредила Роза. — А до фазана возьмем паштет из гусиной печенки.

Паштет оказался просто великолепным, прекрасного розоватого оттенка. С одного краешка воткнут листок салата, нежный листочек. Художник посмотрел на выхоленную руку, жадно схватившую салат. Сам он грыз редиску.

— Ах, как мне приятно снова сидеть с тобой, — вздохнула Роза, — точно в былые времена… как настоящая супружеская пара.

Амберьо, не отрываясь, глядел на нее. Вот она, Роза, неуловимая для кисти живописца. Роза Мельроз, великая Роза. Он вспомнил тот день, когда в театре «Одеон» она играла Федру. Это глубочайшее проникновение в природу страсти… страстей. Настоящая женщина. Разве любая другая женщина может быть в такой степени женщиной, как она. Она была счастьем, чем-то таким, что целиком заполняет человека, даже не принадлежа ему.

— Знаешь, Мели, впервые в жизни вижу, чтобы так лопали, как ты, — заметил он. — Каждый раз я просто восхищаюсь. И ведь бывают же ломаки, которые корчат из себя бог знает что, мусолят каждый кусок…

Роза громко расхохоталась, выставив подбородок с привычно заносчивым видом и показав художнику свою прекрасную шею:

— Ничего не поделаешь, талию берегут! А я, как ни странно, постарею, если буду соблюдать диету, Бебе!

В подражание Блезу, именовавшему Розу как когда-то, в дни их близости, «Мели», она тоже называла его нелепой кличкой «Бебе», по ее словам, уменьшительной от Амберьо. Он схватил Розу за руку:

— Ты вечно останешься юной, блистательной. Ешь на здоровье. Какое у тебя, Мели, гладкое лицо, кожа тугая…

— О, конечно, тут есть доля заслуги массажиста, и уход тоже… но вовсе уж не в такой степени, как воображают! Женщины, заботящиеся о своей внешности, думают… Конечно, я обожаю, когда меня массируют. Но, знаешь ли, это иной раз стеснительно…

— Поэтому-то и предпочитают слепых массажистов.

— Ну, не говори, достаточно слепому коснуться моей груди, ему тогда и глаза не нужны! Если хочешь знать, заниматься любовью — это посильнее всех массажей… Большинство женщин стареют именно потому, что недостаточно занимаются любовью…

Амберьо уже давно научился слушать такие вещи, не ревнуя. Ему нравилось это здоровье, это здоровое тело, эта легкая краска на скулах, неожиданная при таком цвете лица. А Роза незаметно перешла к своей цели, к делу, ради которого позвонила сегодня утром Блезу.

— Так вот, чтобы избежать всех этих историй с массажистами, потому что два-три раза, понимаешь, это еще смешно, но под конец надоедает… Один так просто влюбился в меня… о чем это я говорила? Да, тогда я взяла себе массажиста, который не любит дам… Терпеть нас не может, черкес, красавец, он массирует меня ногами, дикий такой, вскакивает мне на живот, даже больно делает, а сам от отвращения сжимает зубы… буквально топчет меня ногами!

Роза засмеялась. Принесли фазана. Массажисты были забыты. Надо отдать ему справедливость: Блез, как никто на свете, умеет выбирать вина.