Петру Думитриу - Буревестник

Наконец они остановились у стоявших на якоре лодок и все рыбаки собрались на куттере. Емельян тронул Адама за плечо.

— Романов, а Романов! — раздался из темноты чей-то грубый голос.

— Чего тебе! — откликнулся Емельян.

— Гостей принимаете?

— Приставай!

Две лодки, рассекая воду, быстро приближались к куттеру. Гребцы сильно налегали на весла.

— Куда торопитесь? Проголодались, что ли?

— Мы к вам не из-за голода, а по дружбе, — пыхтел Ермолай, с трудом перелезая на куттер в сопровождении человека, до такой степени заросшего бородой, что у него видны были только нос и уши.

— Эй, Тихон! — обратился к нему Ермолай. — Подай-ка сюда вон ту рыбку, а то еще скажут, что мы пришли с пустыми руками.

Тихон, покопавшись на дне лодки, вытащил оттуда осетра величиной с десятилетнего ребенка, бережно держа его на вытянутых руках.

— Давай его сюда! Клади туда же, в общий котел! А посудинки не прихватил, Ермолай, а?

— Чего нет, того нет, — с искренним сожалением ответил Ермолай.

Из темноты появилась другая лодка, и послышался молодой, громкий голос:

— Если примете нас в компанию, мы вам песню споем…

— Косма? Ты? — обрадовался Емельян.

— Он самый!.. Эй, Косма, айда сюда! И вы там! — гаркнул бородач, успевший порезать на куски первого осетра и уже взявшийся за второго.

Их лодка пристала к борту и Косма прыгнул на палубу. Светловолосый Андрей, бывший подручный Ермолая, и еще один парень пришвартовали ее к куттеру и последовали примеру старшины. Емельян обнял Косму и облобызал его в обе щеки:

— Как живешь? Как дела?

— Хорошо. Как же иначе… — невозмутимо ответил молодой богатырь. — Здорово, дядя Адам… здорово, братцы…

— Адам этот, наш товарищ, — сказал Емельян, — нынче и завтра у меня в гостях…

— Не у тебя одного, — запротестовал Ермолай, а у всех!

— Жаль только, — продолжал Емельян, — что мне нечем его угощать, а у Ермолая, который его тоже за своего гостя считает, как раз ни одной посудинки при себе нету…

— Нету, ей-богу нету… — подтвердил Ермолай.

— Побожись, что если врешь, то не есть тебе акульей печенки до скончания века! А ну-ка, ребята! Пошарьте у него в лодке под банкой! Нет ли там чего-нибудь вроде ребенка в пеленках… только стеклянного…

— Стойте, ребята, — смущенно пробормотал Ермолай. — Сам посмотрю… будто и в самом деле что-то такое было… Ты бы уж лучше молчал! — обратился он к Емельяну. — У него у самого под мостками всегда свежий осетр припрятан. Как осетра выловит, сейчас лежалого на завод, а свежего себе под мостки, контрабандист матерый!

Они уже начали ссориться, обвиняя друг друга во всевозможных погрешностях, но, к счастью, раздался голос Тихона, сразу положивший предел их пререканиям:

— Готово! Ужинать!

Ермолай прыгнул в свою лодку и вернулся с бутылкой в руках — как раз во-время, чтобы занять свое место вокруг постеленного Космой и Андреем рушника, на котором уже лежали ломти хлеба и стояли большой котел с ухой, еще больших размеров сковорода с жареной осетриной и кружка с уксусом.

— Ха-ха! — хохотал Емельян. — Ну, братцы, угощайтесь! Кушайте на здоровье! Будем пировать, пока… — Он подумал, что бы такое сказать особенное, чтобы было как можно поэтичнее: — Пока не взойдет месяц!

Принялись за еду: кто хлебал ложкой из котла, кто брал рукой облюбованный кусок со сковороды, обжигаясь, дул на пальцы и, круто посолив, отправлял его в рот. Жирный кусок сам лез в горло, за ним сейчас же следовал другой, третий. Сочная, вкусная рыба таяла во рту.

— А теперь кто обжегся, пожалуйста, прохладительного! — предложил Ермолай, протягивая заветную бутылку.

Выпили по очереди. Косма принес еще полную сковороду жареной осетрины, и все снова принялись за еду, запивая из Ермолаевой бутылки. Потом Емельян достал целую коробку молотого цикория, высыпал ее в котел, где только что варилась уха, прибавил горсть сахару и разлил этот своеобразный напиток по кружкам.

— Горяченького! — сказал он, подавая первую кружку Адаму. — Отведай, дорогой товарищ, нашего специального кофейку! Варится он на осетровом хвосте, не взыщи, зато горячий!

Адам ел и пил молча. Рыбаки начали жевать медленнее. Послышались вздохи. Над морем показался серебристый край месяца. Тихон встал и, повернувшись к нему лицом, перекрестился.

— Спасибо, Емельян, — пробормотал он.

— Ешь, ешь. А то рассержусь, — уговаривал хлебосольный хозяин.

— Не могу больше, наелся. Спасибо.

— И мы тоже, дядя Емельян, больше не можем, — сказал Андрей.

Косма затянул вполголоса песню. Но голос у него был такой сильный, высокий и чистый, что слышно было каждое слово:

Это была какая-то далекая, давнишняя, извечная жалоба, звучавшая непосредственно и страстно:

Он стоял, прислонившись к мачте и пел свою песню, говорившую о безнадежной любви и одиночестве. Слова этой песни знали все, и сначала Андрей своей высокой трелью, потом Ермолай своим басом, а за ним и остальные подхватили ее, и поплыла она, колыхаемая ласковой волной, по морскому простору. Адам думал: «Вот и я, каким был, таким и остался… а все-таки я теперь другой… не прежний, новый…» Он пел вместе с другими. Емельян положил ему руку на плечо:

— А ты его помнишь? Не забыл?

— Я ничего не забыл, — тихо проговорил Адам и снова вступил в хор.

Косма с Емельяном сидели, прислонившись к обносному борту куттера.

— Ну, как ты, все страдаешь? — шепотом, чтобы никто не слышал, спросил Емельян.

— Прошло, — так же тихо ответил Косма. — Успокоился я, мне теперь все равно.

Эту ночь Адам спал на палубе, закутавшись в одеяло. Тишина в море была такая, о какой люди на суше не имеют ни малейшего представления. Слышалось лишь тихое хлюпанье у борта да сонное дыхание ночного ветерка. Никаких других звуков не было. Тишина стояла над всем морским простором до незаметно переходившего в ночное небо горизонта и, казалось, еще далее. Над морем поднялся легкий туман и палуба стала мокрой. У Адама от пронизывающей сырости заныли кости. Куттер тихонько покачивало, перекидывая его с боку на бок. И все-таки ему снилось, что он носится где-то по воздуху, а потом, что они с Ульяной гуляют по цветущему саду. Он сам не заметил, как проснулся. До рассвета еще оставалось немало времени. Море было гладким и светло-пепельным, почти белым, так же как прозрачное, безоблачное небо. Весь окружающий мир казался Адаму жемчужиной. Песчинкой, вокруг которой она выросла, был куттер. Тишина, в этот предрассветный час, была еще более полной, более торжественной, чем среди ночи. Адам оперся о локоть и стал смотреть, как зыбь играет черными рыбацкими лодками с загнутыми вверх носами. Рыбаки еще спали. Он повернулся на спину и уставился в расстилавшееся над ним далекое, перламутровое небо. «Как хорошо! — думал он. — Работы здесь еще много, очень много. Но как хорошо!»