Петру Думитриу - Буревестник

Но Косма только повернулся на другой бок.

— Уж ты его оставь, — шепнул рыбак. — Не можется ему… Мало ли что…

«Вот и с этим что-то неладно», — подумал Емельян, надевая весла на кочета и отталкиваясь от железной громады парохода.

«Напиваются как свиньи, нет того, чтобы работать…» донесся до него ворчливый голос Ермолая.

«И этот до сих пор не очухался. Человек золото, а вишь, как его развезло… И что это с нами поделалось?» — недоумевал Емельян, орудуя веслами. Он был решительно не в духе: все сердило его, раздражало, но причины своего скверного настроения он не знал, не знал он и как быть, чтобы все снова пришло в порядок.

Моторист Гицэ подал ему конец и куттер, взяв их на буксир вместе с другими двумя лодками, исчез в непроглядной тьме. Вскоре огни «Октябрьской звезды» остались позади, а через два часа и вовсе исчезли. Емельян сидел на своей банке, прислушиваясь к тихому ропоту моря, и ночной бриз ласкал его огрубевшее лицо, на котором все заметнее становились следы прожитых лет. У этого рыбака был живой, ясный, проницательный ум. Он всегда чувствовал себя скверно, когда происходило что-нибудь, чего он не понимал, как теперь, когда Косма неизвестно почему валялся на дне лодки, когда целый рабочий день был потерян из-за заседания, которое ничего не разъяснило, а только, еще более увеличило путаницу, когда люди были чем-то недовольны и были даже произнесены неясные угрозы, — словом, когда вся рыболовная флотилия вела себя, как больной человек. «Что все это значит? — ломал себе голову Емельян, положив руки на колени. — Ну и дела у нас! Темнее ночи».

Вода тихо плескалась и хлюпала вокруг лодки; в северной части небосклона упала и погасла звезда. «И пускай себе падает!» — с сердцем подумал Емельян и даже обругал упавшую звезду, чтобы хоть на чем-нибудь сорвать накопившуюся злобу.

Лодки, рассыпавшись во все стороны, все еще бороздили ночное море, усталые мотористы на куттерах все еще напрягали зрение, стараясь разглядеть слабо освещенный компас и боясь сбиться с данного им курса, а на пароходе все уже успокоилось и спало, кроме вахтенных и рулевого.

Наверху, в штурманской рубке, старший помощник капитана Николау, как всегда лохматый и с папиросой в зубах, показывал на карте третьему помощнику Константину:

— Смотрите, куда нас отнесло за день. Ветра почти не было, зато течение здесь быстрое. Вам, значит, достаточно будет двух часов хода, держа курс сорок пять градусов, чтобы оказаться вот здесь. Поняли?

У штурвала неподвижно стоял Продан, ожидая отправления корабля. Николау пожелал им покойной ночи и пошел вниз.

Константин — это была его вахта — стоял, облокотившись на высокие релинги командного мостика и смотрел в бинокль, пытаясь обнаружить куттер № 301, который должен был показаться где-то на северо-западе. В этой части горизонта показалась сначала широкая лиловатая полоса с дрожащими сиреневыми тенями. Под нею и сливаясь с нею, сверкало металлическими отсветами бескрайнее море такого бледного бирюзового оттенка, что оно казалось бесцветным. Медленно тянулись часы вахты, занятые поисками слишком далеко зашедшего куттера и расчетом расстояния, покрытого дрейфующим судном. В рубке было тихо. Продан все еще стоял неподвижно у штурвала. Вокруг Константина, сколько мог охватить глаз, сонно колыхалось беспредельное, вольное, широкое море. Пароход с его палубами, рубками, машинами, консервным заводом и каютами, безмятежно спал. Внизу, у самого борта, смутно чернели продолговатые формы — лодки, доставившие улов на завод. На баке изредка оживали паровые лебедки, слышались крики, возвещавшие прибытие очередной бригады, которая выгружала новую партию рыбы. Но все эти доносившиеся снизу звуки казались далекими, заглушенными, бессильными нарушить великую, торжественную тишину моря.

На северо-западе постепенно исчезали последние сиреневые отблески вечерней зари. Распространяемый ими свет был так нежен, что Константин мучительно ощущал недостаток соответствующего этому освещению запаха. Ему казалось, что такая красота непременно должна была источать какие-нибудь волшебные, пряные ароматы, напоминающие благоухание цветущих садов. Но ноздри его улавливали лишь запахи жареной рыбы, рыбьего жира и острых соусов, которые настойчиво валили из консервного завода, помещавшегося в носовом подпалубном помещении. Константин привык к этим запахам, но ему все-таки казалось, что этой ночью море и небо должны были бы благоухать сиренью, душистым табаком… Он жадно и с надеждой вдыхал ночной воздух, но тщетно: все вокруг него попрежнему пахло жареной рыбой и соусами.

Кто-то поднялся по трапу и молча остановился около него. Третий помощник еще несколько минут, не отрываясь, смотрел в бинокль, медленно, миллиметр за миллиметром, осматривая горизонт — слева направо и обратно. Потом остановился посреди описываемого биноклем полукруга и замер в этом положении.

— Нашли? — спросил голос стоявшего около него человека.

Это был голос Хараламба. Константин опустил бинокль и поднял глаза на капитана. Высокий, сутулый, он тоже всматривался вдаль, пытаясь увидеть огонек куттера и поджимая губы, с видом человека, который чем-то недоволен или рассержен. Он, очевидно, очень устал, о чем свидетельствовали, более обыкновенного, опущенные плечи и сутулая спина.

— Что еще? — сухо, лаконически спросил капитан.

— Больше ничего, — ответил третий помощник. — В одиннадцать выйду и буду идти два часа по курсу сорок пять градусов…

Капитан что-то пробормотал, повернулся к нему спиной, прошел через штурвальную рубку и вышел на другую сторону командного мостика. Константину была видна его широкая спина в чистой белой рубашке. Взглянув на небо, потом на море, капитан вернулся в рубку и нагнулся над висевшим на стене барометром. Константин заметил, как блеснули его белые волосы и маленькие голубые глаза. Посмотрев на барометр, он вздохнул, ни слова не говоря прошел мимо Константина и стал спускаться по трапу, вскоре исчезнув в темноте.

Третий помощник еще долго стоял, облокотившись на фальшборт и смотрел на небо. Там, над морем, как изумрудная диадема, горело огненным блеском огромное созвездие Пегаса. Рассеянные по всей окружности горизонта, световые точки отмечали местоположение куттеров.

Снизу, с юта, слабо доносились не то голоса, не то чей-то смех и даже, словно музыка… Но, наверное, это только показалось Константину; на самом деле кругом, как и прежде, царила тишина. Ночь была тихая, ясная, и море, сонное, широкое, мягко плескалось у его ног… Третий помощник потер руки — ладони были влажны. Ему хотелось бежать отсюда, покинуть это неподвижное судно, где… «Ах, люди, люди, — думал он, — почему они все портят? В их власти сделать, чтобы все было прекрасно и хорошо, а они сами…»