Петру Думитриу - Буревестник

Утром, после этой памятной ночи, самой мучительной в его жизни, Спиру вылез на Северном вокзале в Бухаресте. Зайдя в уборную и моя руки под краном, он невольно взглянул в помещавшееся над ним квадратное зеркало, и тут же опустил глаза, испугавшись землистого цвета лица и красных, распухших от бессонницы век. Он нагнулся, чтобы поднять свой дешевый, фибровый чемодан и вышел. По дороге, шагая по бухарестским улицам в это серое, пасмурное утро, он думал о том, что жизнь стала для него бременем. Какое было бы счастье ни о чем больше не помнить, ничего не знать, разом покончить со всем, успокоиться! Но у Спиру Василиу не было больше ни мужества, ни, главное, силы покончить с собой. Отыскав родственников, он попросил их приютить его на день или на два — потом он поедет дальше. Ему отвели диван за ширмой. Он тотчас же улегся и заснул, как убитый. Спал он не двигаясь, не просыпаясь, не видя снов, целые сутки — до следующего утра. А встав, взял свой чемодан, поблагодарил родственников, сказал им, что едет искать работы на какой-нибудь стройке в провинции, и ушел на вокзал. С тех пор никто его больше не видел.

Несмотря на всю свою хитрость Прикоп был, по существу, очень несложной натурой. Несложны были и его удовольствия. Когда он служил на «Арабелле Робертсон», пьянство и посещение публичных домов были его единственными развлечениями. Позднее он остепенился и отказался даже от этого, а со временем вообще потерял способность испытывать какое бы то ни было удовольствие. Эту сторону жизни заменило мрачное удовлетворение, доставляемое ему сознанием, что он — полновластный хозяин «Октябрьской звезды». Потом, когда его самовластие рухнуло, он мучительно переживал свое падение, свое унижение, которое привело его в состояние бессильной ярости, слепого бешенства. План побега, предложенный Спиру, открыл Прикопу неожиданные перспективы, внушил новые мысли. Он никогда до тех пор не представлял себя богатым человеком, обладателем капитала, владельцем парохода. Решение обойтись без Спиру появилось у него с самого начала. Корабль должен стать безраздельной собственностью его, Прикопа Данилова. У отца его, Евтея, были корчмы и рыбацкие лодки, а у него, Прикопа, будет пароход. Капитан, весь командный состав, экипаж — все будут в его власти. У него будут деньги, на которые он сможет покупать себе дорогие удовольствия, о которых он слышал в портах, и которые так же, как первоклассные рестораны и элегантные женщины, существовали только для богатых.

До сих пор все как будто было в порядке. В этот поздний час «Октябрьская звезда» спала, медленно относимая течением. Прециосу в своей каюте, Лае и буфетчик в кубрике ждали условного сигнала. Оружие было спрятано в каютах у Прециосу и Прикопа, в сундучках — у Лае и буфетчика. Самое позднее через час Прикоп должен был выйти из своей каюты и подняться вместе с Прециосу на командный мостик. Котлы оставались под парами. Стоило только перевести рычаг управления на «полный ход вперед». Связать рулевого и вахтенного офицера было делом нескольких секунд. После этого Прециосу станет за штурвал, а сам Прикоп отправится в рубку радиста и выведет из строя установку. Потом…

Потом настанет утро. На палубу выйдет Адам Жора. Его нужно будет пристрелить немедленно.

Прикоп сидел на койке, потирая потные руки. Его чуть заметно трясло, но мозг в этот ночной час работал с необычайной четкостью. Других признаков волнения не было. Нужно было еще немного обождать.

Воображением Прикоп не обладал и потому не мог себе представить, как все произойдет. Он знал только одно: при первом же появлении Адама Жоры, он прицелится ему в грудь и выстрелит раз, еще раз и еще раз — пока тот не свалится на палубу. Больше стрелять он не будет: увидит, что упал, и перестанет. Главное — увидеть, как по палубе потечет его кровь, а потом топтать его мертвое тело ногами, пихнуть в лицо сапогом…

Ждать дальше было нельзя. Ночь коротка. Нужно было выбрать такие часы, когда на берегу тоже спят. Липкими, потными руками он открыл сундучок, достал револьвер, показавшийся ему несоразмерно тяжелым, и сунул его в карман. Оставалось запастись патронами, уложенными в коробках, немногим больше спичечных, но гораздо более тяжелых.

Прикоп положил в карман две коробки, вышел и запер за собой дверь, предварительно удостоверившись, что все спокойно. Теперь нужно было зайти за Прециосу и начинать.

На палубе было ветрено. В небе горели крупные яркие звезды. Те, которые были ниже, отражались в море. Кругом по горизонту мерцали огни куттеров. Пароход пройдет между ними, взяв курс на юго-запад. Пока они спохватятся и доберутся со своими слабосильными моторами до берега, будет поздно. Кто-то спускался по трапу из рубки радиста. Прикоп шагнул в темный угол. Человек, не замечая его, прошел к капитану. «Радиограмма среди ночи? — удивился Прикоп и почувствовал, как у него проступает холодный пот. — «Ничего не значит, мы опередим капитана», — решил он и поспешил к Прециосу.

В эту минуту до его слуха донесся шум мотора подходившего к пароходу небольшого судна. Оно подходило с запада, где была земля, а ветер дул восточный — с моря, почему Прикоп и не услышал мотора раньше. «Вероятно, куттер с уловом, — подумал он. — Кто-нибудь из этих оголтелых рыбаков: Емельян Романов, Лука Георге или молодежная бригада…» Прикоп заколебался, не зная как быть: они, наверно, захотят разгружать рыбу… Пугать их не годится… Нехорошо, если в первую же минуту узнается, что… Лучше выждать. Лучше спокойно подождать, чтобы они снова ушли на промысел. Разгрузка вряд ли займет больше часа… Наверху, на командном мостике, кто-то направлял прожектор правого борта, чтобы рыбакам было видней, куда подать конец. В ту минуту, когда он входил к себе в каюту, Прикоп услышал снизу, с моря, чей-то резкий, повелительный голос:

— Эй, ты там! Выключи прожектор!

Он был настолько поглощен тревожной мыслью о том, что только что полученная радиограмма могла означать провал задуманного предприятия, что не обратил внимания на этот окрик и растянулся на койке, решив ждать. Немного погодя, однако, до него донеслись уже охватившие весь корабль звуки: голоса и топот подкованных каблуков вместо мягкого шлепания босых ног или резиновых рыбацких сапог. Первая мысль его была выйти посмотреть, что происходит, но он заставил себя остаться на месте. Каюта вдруг показалась ему невыносимо душной… В ней не было иллюминатора, а лишь вырезанное в двери окошко, выходившее в пролет. Прикопу стоило большого труда, чтобы не открыть двери. Сначала он решил сосчитать до тысячи раньше, чем открыть, но потом передумал и переменил на сто. Однако, досчитав до тридцати, он не выдержал и вышел. Кто-то, ни слова не говоря, ослепил его очень сильным электрическим фонарем.