Юнас Ли - Хутор Гилье. Майса Юнс

Что ж… Она, пожалуй, не прочь…

Когда она его встретила, он казался совсем потерянным, а теперь так разошелся, развеселился. Интересно, что бы это значило…

— Глядя на вас, ни за что не скажешь, что вы целыми днями надрываетесь над шитьем, — снова начал он, когда они двинулись вместе по улице. — Так и представляется всегда, будто к вечеру вам удается стряхнуть с себя все дневные заботы. У вас, верно, и долгов нет, Майса?

— Ну что вы, бывают иногда. — Она поняла, что его беспокоит.

— Но вы-то, конечно, расплачиваетесь аккуратно…

— Если могу…

— Ну да, если можете… А все эта игла. Это из-за нее человек в конце концов делается убийственно правильным и аккуратным, — внезапно изменил он тему. — И все оттого, что изо дня в день вы стараетесь не ошибиться даже на один стежок. А то еще, не дай бог, случится такое несчастье, что целое платье испортишь! Не так ли, Майса? — поддразнил он ее. — Но, между прочим, это не самая приятная черта в вашем характере, что вы всегда такая осторожная, осмотрительная и положительная, без долгов и без изъянов. Фу, кажется, я всю подшивку разом нанизал на иголку.

«А он прав, такая я и есть», — подумала она. И когда она, улыбаясь, подняла на него глаза, на лице ее было такое выражение, словно она видела его насквозь, несмотря на всю его шутливую болтовню.

— Не лучше ли нам повернуть? — прервала она его.

— Вот всегда вы так. Я иду тут с вами и весь ощетинился, как еж, от своих бед и несчастий, считаю для себя лучшим лекарством выложить их вам — и вдруг слышу в ответ: «Не лучше ли нам повернуть?»

— Все равно, вы говорите не то, что думаете, — вскинув голову, сказала она.

— Уверяю вас, здесь, в городе, нет ни одного человека, с кем бы я мог разговаривать, как с вами. И, пожалуйста, не качайте головой, Майса. Во всем городе вы у меня единственная знакомая дама. Конечно, это странно, но когда вот так пробиваешь себе дорогу, поневоле откажешься от такой роскоши. Я сейчас шел, разглядывал все эти дома и ломал себе голову, как бы мне раздобыть на лето мало-мальски приличный заработок. А то, понимаете, все мои ресурсы взяли вдруг да иссякли, — добавил он беспечно.

— Ну что вы, вы же так хорошо пишете в газетах! — горячо возразила она.

— Этому счастью недели через две придет конец — летом театр закроется. А это был мой самый надежный источник.

— Ну, вы найдете себе что-нибудь, я уверена, — убежденно сказала Майса.

— Вы так считаете? Поверьте, уже одно это вселяет в меня надежду. Нет, нет, я вовсе не хочу сказать, что мне никогда уже больше не повезет, хотя сейчас все надежды на манну небесную, — засмеялся он. — Я хочу сказать только, что каждый разумный человек считал бы, будто теперь-то уж песенка спета; что ничего не остается, как сделаться года на два домашним учителем и тянуть эту лямку, чтобы потом получить возможность проучиться один год и попытаться перебиться следующий, надеясь на долги и везение, Подумать только, пережить еще одну зиму в легком пальто и почти без дров! Но, к счастью, я не принадлежу к людям разумным… Вы же знаете, я из тех, кто без всякого разумения рвется вперед… Вот видите, Майса, все это я рассказываю вам потому, что… Хм… Ну да, впрочем, ладно!.. А вы такая хорошенькая в этом пальто и в новом красном шелковом шарфе. Только вот эта прядь… Ей что, так и положено падать на ухо? — Вместо того чтобы показать на прядку волос, он провел по ней пальцем. — Ну, а теперь вы могли бы попрощаться со мной за руку, как полагается…

Что ж, она не возражает, она даже снимет перчатку…

— Завтра вы снова у Транемов? Ну, я встречу вас в тех краях.

Майса шила у Транемов почти целый месяц. Работы было выше головы, через неделю после троицы вся семья собиралась на дачу, и нужно было сшить капоты и летние платья, да еще кое-что перешить для Сингне, хотя для нее заказывали туалеты у сестер Берг. Архитектор настаивал, чтобы свадьбу справили как можно скромней. А после нее молодые сразу же отправятся за границу…

До чего приятно сидеть и видеть перед собой залитые солнцем комнаты! Сегодня все двери настежь, тетушки Раск нет дома, и некому их закрывать. Она вместе с фру, Грете и Сингне, забрав садовника, отправилась на дачу, чтобы распорядиться работами по саду.

В гостиной Арна, напевая, бренчала на пианино.

Вот она запела «Последнюю розу». Не получилось. Бросила на полуслове и затянула «Когда я был принцем, в Аркадии жил…», за этим последовало трогательное «Никогда не позабуду я долин, холмов родных…»

Так и скачет с одного на другое!

Вот принялась наигрывать что-то. Трам-трам — ничего не вышло… Взялась за «Янки-дудл».

Потом отправилась на кухню узнать, что готовят к обеду, — никак ей не дождаться, когда остальные вернутся с дачи.

Вдруг она стрелой пролетела в гостиную и запела с большим чувством: «Santa Lucia! Barchetta mia…»

Ишь какой у нее голос, и сколько души она вкладывает в песню… Вот уж верно, стоит только этой Арне захотеть…

Ага, вот в чем дело, теперь Майса поняла. Кадет Дидрик! Сегодня он приходит из училища в час дня. Арна увидела его из кухни.

Он вошел в комнату, кивнул Майсе темноволосой головой и на цыпочках прошел в гостиную…

— Как не стыдно! — закричала Арна, словно ее застали врасплох. — Ну можно ли так подкрадываться…

— Уверяю тебя, ты даже сама не представляешь, как ты сейчас чудесно пела. Ты так поешь…

— Послушай, ну как не стыдно! Я тут сижу в полной уверенности, что я одна — ведь сегодня все уехали, и вдруг…

— Ты и впрямь обиделась, Арна? Неужели?

— Обиделась? Еще бы! — Она топнула ногой. — Во всяком случае, уши я тебе нарву.

И началась беготня по комнатам вокруг столов и стульев, пока она не остановилась, совсем запыхавшись…

И вот они снова у пианино. «О, Мовиц, чахотка сведет тебя в гроб!..» Ну и бас у этого Дидрика! Подумать только, до чего жалобно запел, ни дать ни взять через неделю-другую и вправду скончается от чахотки…

Затем перешли к Сесилии Васе, что сидит у окна в лунном свете.

У Арны эта песня не выходила. Надоел ей лунный свет, заявила она…

— Да ведь ты под домашним арестом. Между прочим, я могу рассказать лейтенанту Скэу, что ты разгуливаешь где хочешь. Тогда тебе придется надолго застрять в своей комнате. Вот увидишь, скажу!

— Не скажешь!

— Нет скажу, скажу…

И снова они начали гоняться друг за другом, на этот раз вокруг обеденного стола; Майса заметила, что Арна умеет пококетничать, вон как она порхает, пригибается и дразнит Дидрика. Попадись они на глаза Якобу Скэу, ему это вряд ли понравилось бы. Арна, словно кошка, играет с этим черноглазым восемнадцатилетним юнцом, и, конечно, он уже влюблен в нее по уши…

— Вон идет кадет Кнофф! — вдруг воскликнула Арна.

И что же? Господин Дидрик пулей метнулся к дверям, промчался через двор и в два прыжка взлетел на лестницу, только его и видели.