Иван Новиков - Золотые кресты

Слезли с извозчика возле ворот и вступили в царство Ставровых, в воздушный, реющий скит с призрачным сном, с зеленовато-золотым огненным сном чернозема — зыбкое царство, ибо фундамент его — многомиллиардный живой, жующий, грызущий, сосущий, гибкий в изломах и узловатый в гибкости, фантастический в своей страшной реальности, обнаженно живущий, но скрытый мир.

Вступили в прекрасное царство.

Осеннее золото струилось по скатам пригорков, а навстречу бежали лучи, и низали, как бусы, кружочки червонные на золотые же нити. Вечер, по нитям скользя, омывал их мягкой прохладой.

— Ах, как хорошо! У вас — как в скиту. Дорожка уютно вилась между деревьев.

— Как в скиту — рассмеялся Андрей. — Заглянул бы ты в мою мастерскую… Сколько там всякой всячины, совсем не монашеской. Да и мы оба с сестрой — какие же мы затворники-христиане?..

— Не знаю, — промолвил Глеб. — Христианство — это стихия, мы выросли в нем, это воздух, которым мы дышим, с детства он наш и родной.

— Да, если так понимать, может быть, кое-что сохранилось и в нас…

— Не что-нибудь. Нет. Я теперь только понял, Андрей, что я никогда и не переставал быть христианином. Даже тогда, когда поклонялся великой — помнишь, мы ее называли богиней? — Необходимости… Ты спорил со мной и тогда против моего идолопоклонства. Но сколько было в заблуждении этом душевности, сколько внутренней правды!

— Но не Христа же, Глеб?

— Ты думаешь — нет?.. А я думаю. Он и тогда уже был.

— Как в твоем старике? Даже если и дьявол, то все-таки Бог?..

Глеб рассмеялся:

— Пожалуй, что так.

— Глеб, слушай, а я вот какой с детства был. Богу молился — лет так четырех, поклоны клал, а сам между колеи, поклоны кладя, глядел, кто что делает в комнате…

— Хорошо… — Глебу понравилось.

— И ведь что ты думаешь? С чистым сердцем молился…

— И с такою же чистой душою поглядывал!

— Да, да, конечно…

Глеб снял свою белую шляпу и глубоко вздохнул; поднялась под рубашкой узкая грудь — такая легкая, почти невесомая, призрак.

— Ты еще, Глеб, похудел…

— Да, вознестись готовлюсь… Надо мною смеются так.

— Но ты у нас еще погостишь?

— Как еще?

— До вознесения, Глеб!..

— Ах, до вознесения… Конечно! Конечно…

— А волосы, Глеб?

— Что волосы?

— Глеб, неужели?..

— Да, да, половина седых…

— То-то они посветлели как будто… Как же так? Ты ведь не старше меня.

— Моложе.

— Сколько тебе?

— Двадцать семь.

— Двадцать семь… да, конечно, моложе.

— А ты все такой же. — Да.»

Андрей немного сконфузился, точно какую неловкость сделал невольную: ни одного седого волоса нет до сих пор… Нет, по всему видно, не настоящий он христианин…

Какие все глупости в голове!.. Почему же собственно христиане должны седеть к тридцати годам?.. Христос не был седой… А впрочем, что мы знаем о Нем?

Андрей оступился, споткнулся о камень, — не разглядел. Христос, Глеб, седина… Нельзя сразу думать о стольких вещах!

— Ах, Глеб, ты мне должен все рассказать! Я тебя так не оставлю.

— То, что можно сказать, Андрей, не есть еще настоящее. — Глеб подумал.

— Ты, ведь, художник. Хочу красиво сказать тебе. Слова — это сосуды с вином, оболочка звенящая. Часто красивая она, тонкая. Вот чокнулись, обменялись словами — звон родился. Слышим обманный тот звон, видим вино, знаем, какое на глаз, но ведь надо испить его. Надо, закрыв глаза, причаститься вином — тихо, без слов. Может быть, надо молчальником быть, слепцом добровольным, навеки глаза закрыть…

— Зачем же глаза закрывать? — простодушно спросил Андрей.

— Формы обманны. Формы — соблазн. Вот оно что! Формы — соблазн!

Не возразил Андрей, но всем существом своим был не согласен.

Формы! Весь красочный мир, вся изысканность линий, что в своих сочетаниях обещают постижение и неземной красоты… Возразить — это целый горячий протест. Только спросил:

— А красота, Глеб?

Брови сдвинулись строго у Глеба, лицо стало тоньше еще. Замедлил ответом, но все же сказал:

— Телесная красота — это тоже соблазн.

У Андрея стукнуло сердце. Всполохнулось. Редко бывало так у него, но вот случилось.

— Глеб! Мы не вместе! — с тоскою вырвалось вслух. Глеб возразил ему тихо и немного печально:

— Красота есть иная, духовная… — и крепко закрыл глаза. — Еще далеко! — прошептал он усталым и дрогнувшим голосом. — Я отдохну, — И присел отдохнуть.

— Что с тобой? — тревожно спросил Андрей.

— Ничего. Я устал. Только устал. — Но все еще не открывал глаз.

Андрей стоял возле. До дома оставалось два шага. Мастерская серела на горке. Вдруг потянуло туда, — целый день не работал. Что это с Глебом? Взглянул на него. Странное было лицо! Точно именно пил — не только глядел на него — дорогое вино, упиваясь им, отдаваясь ему… Слова надо пить, закрывши глаза, — вспомнил Андрей. Что же он пьет и кто сейчас говорит с душою его?

Но взглянул перед собою нечаянно прямо на город и позабыл о Глебе и обо всем.

Небо сияло торжественным гимном в пурпуре, в золоте. Розовый благовест лился с далеких кочевников-облаков. Кормчие довели свои корабли до блаженной страны. Море небесное! Всемирные волны! Пафос единой, полной гармонии…

— А это! А это? Глеб, посмотри! И схватил его за руку.

Глеб оторвался от сна. Лицо было бледно; тайный экстаз пронизал его душу и отразился жгучим отсветом в чертах лица; Глеб неба не видел, Глебу было видение.

По нитям вечерним, по золотым путям, между одеждами легких молитв, оберегавших, хранивших покой избранной небом души, дыхание тела пришло, и имело оно розовый, нежный божественный облик, с немою улыбкой восторга, с хрустальным бокалом солнечной влаги — золотым напитком заката…

Как пришла она?

Пришла. Позвала душа душу.

Люди не знали, а души… Может быть, тоже не знали, знал и за них, как всегда, кто-то другой…

Мы боимся признать, что такое случается. Но так именно есть! Фактов не надо страшиться, ибо мир вещей, факты обыденности, не есть еще настоящие факты, а чья-то часто нелепая шутка, и, может быть, именно их, этих обыденных фактов, надо бы было страшиться, если считаться с ними всерьез. Но факты другие, новые, те, что сами мы создаем из безмерности небытия, они не страшны, потому что близки нам, что родные душе, что в них небывалая правда грезит прервать свой сон, порвать изначальную ткань небытия, родиться таким вот юным н розовым Богом, какого увидел Глеб и содрогнулся, увидев, от сладостной тайны. Уходя от соблазна открытых, познал он соблазн закрываемых глаз.

Разные правды мирно уживались в вечереющем воздухе царства Ставровых. Несоответствие их окутали таинственными, легкими касаниями мягкие умиряющие волны, скрывая за собою, быть может, высшую благодать разрешения.