Иван Новиков - Золотые кресты

Солнце зашло, только кресты сияли победно. Кто кого победил?

Художник не дождался ответа от Глеба; христианин промолчал вплоть до дома.

Анне в тот же момент показалось, что кто-то живой коснулся души ее, склонился устами к ее руке.

Пробежал холодок. Стала одеваться быстро. Прибежала домой, когда Глеб и Андрей были там уже.

Осень знала и видела все. Но она сидела спокойно — ждала, пока погаснут золотые кресты.

Недолго ждала. Они скоро погасли.

Тогда встала она на крайней верхушке горы и подняла, возвышаясь до половины быстро темневшего неба, заломила руки свои — над городом, над холмами и долинами, которые ей так полюбились.

А распустившийся шлейф ее всю гору покрыл серебром.

Глебу было хорошо в новой для него атмосфере, она отвлекала его от привычных дум и давала незаметно, но верно нежную мягкость напряженности мысли. Анны он раньше не знал, но ее не дичился, как часто дичился новых людей, особенно женщин. Не узнал в ней и свое неизъяснимо сладкое видение, что встретило его на пороге новой жизни, стало у входа и разделило его бытие на две половины: одно до нее, после — другое, а миг этой встречи был как сечение перекрестных дорог. Был на пути его отныне этот перекрестный пункт, где предстало видение в миг, когда сияла над ним небесная твердь, и солнце горело прощальным торжеством, уходя навсегда. Навсегда для этого мира, ибо завтра мир уже будет иной, отделенный черной пустынею ночи от того, что сегодня в беспредельном просторе небес сжег свою короткую жизнь.

Уже напились чаю втроем, Глеб осмотрел весь дом — нравился дом ему, походил на замок средневековый. Высокие окна с полукруглым изгибом вверху, резьба по карнизам, такая ажурная на вечерней легкости неба, две стрельчатые башенки с узеньким ходом к ним через крышу. Но не было тяжести, какою-то легкостью было пронизано все. Не удивишься, если, проснувшись поутру, найдешь все другое, а это окажется сном, Андрей был в восторге, но не показывал радостных чувств: это ведь красота, а красота формы — соблазн. Ну и пусть соблазнится немного…

Уже говорили много о разных вещах, узнали, как жили оба за эти годы, что не видались, и вдруг стало так, что надо или помолчать немного, или заговорить о чем-то другом, очень большом, быть может, о самом существенном.

И помолчали сначала действительно. Потом Андрей предложил подняться на гору. Такой простор на горе! И сейчас же пошли.

Было темно уже, жутковато и звонко от ночных осенних сверканий. Небольшие собаки, целых четыре, обрадовались человечьему запаху, человеческим легким шагам, и побежали вперед. Любили гулять они с Андреем и Анной. Примирились и с Глебом. Обнюхали наскоро: человек оказался невредный. Бежали быстро и радостно, откидывая задние ноги несколько в сторону. Один только щенок, самый лохматый, серел в темноте, отставал. Был он удивительно похож на трехкопеечную деревянную лошадку, и всегда был позади всех других. Анна любила собачек — ей пришлось выкормить их, когда мать этих щенят после родов почти тотчас умерла. Любила их жалкою и большою любовью.

И оттого, что люди шли также безмолвно, намечалась какая-то близость их к этим тоже немым существам. Среди чернозема и снов его были собаки к людям все-таки ближе, а темною ночью смутное дрожание их неоформленных душ льнуло к душам людским по-детски и очень доверчиво. И уже это большая была радость для них, и давала она именно резвую легкость их задним ногам.

Андрей шел немного впереди. В небо он не смотрел сейчас, но осенние звонкие звезды сами падали в воды души и отражались там крупные, ясно— прохладные. Второе небо сияло в душе.

Всегда Андрей жил в художестве и на жизнь смотрел так же. Сегодняшний день и вечер давали ему наслаждение, как от касания к глубокому искусству.

— Ай! — вскрикнула Анна. Андрей обернулся.

— Что с вами? — спросил ее Глеб.

Но Анна уже успокоилась и, смущенная, стыдилась признаться.

— Летучая мышь? — догадался Андрей.

Конечно, это была летучая мыть! Странно, что она вылет ела так поздно. Летучие мыши ткут сумерки, а эта вылетела почти уже ночью. Что за цел» в ее бесцельном полете?

— Вы боитесь летучих мышей?

— Да, очень боюсь. Я вся в белом.

Глеб только сейчас разглядел, что она была в белом. Брат рассмеялся:

— Анна верит, что летучая мышь может вцепиться в волосы…

— Не вцепиться, а сесть и выщипать волос…

— И с ним повиснуть на засохнувшем дереве…

— А тогда засыхает душа, — докончил Глеб. — Вы знаете это?

— Конечно. Но только летучие мыши не властны над душой.

— Не надо бояться их? — спросила Анна и нечаянно взяла Глеба под руку И снова смутилась тотчас же, а от смущения еще более нечаянно сказала:

— Ну, теперь охраняйте меня!

Неловко лежала рука ее. Они шли не в ногу, а в потемках каждая небольшая неровность вырастала в порядочную.

— Дайте, так будет удобней.

Они переменились, он взял ее руку своей и сразу почувствовал ближе и проще всю ее возле себя. Так ему легче беречь, охранять от летучих мышей.

— Я давно уже Анну стращаю — на барельефе вылепить вместе с летучею мышью…

— Не надо, Андрей!

— Мышь нагнется над ухом, над спящей, и будет сосать ее кровь…

— Это не мышь, это упырь.

— Все равно… мышь тот же упырь. Вообще — червяк! Глеб рассмеялся, он был естественник.

— Конечно, червяк! — повторил художник с настойчивостью. — То есть не формой, а психологической сущностью… Право! Не так? Ну, вот увидишь. Я тебе вылеплю. Разве кровь сосать и волосок вытягивать — не все равно? Все равно так и этак вытянет душу…

Глеб вдруг серьезно сказал:

— Душу не может вытянуть мышь.

— А если мышь прилетит как посланец небес? — коварно спросил Андрей, — Как к твоему старику?..

Глеб ничего не ответил. И Анна брата не спросила ни о чем, — какой старик, какой посланец небес? Показалось ей, что чуть-чуть дрогнула рука ее спутника.

Отчего?

Показалось, наверное.

Андрей замолчал, немного смутившись. Может быть, очень некстати вспомнил он старика?..

И так дошли, не обертываясь, до самого верху. Неосознанное беспокойство струилось вслед. Перед большим разговором надо было, чтобы осложнилась как-то глубинная ясность. Еще не забурлила вода, но, незримый еще, в скрытых глубинах наметился, зарождаясь, водоворот спиральных струй.

Все четыре собаки были уже на горе. Они стояли безмолвные и глядели на город — вниз. И слабо мотали хвостами. Андрей тоже был с ними. Анна освободила свою руку и тихо сказала:

— Взгляните.

Глеб обернулся и чуть-чуть невольно откинулся назад от неожиданности.

Звезды вверху, звезды внизу.

Два неба.

Город горел, расстилаясь у подножья горы. Звездным дождем разлился по долине и блистающим гребнем поднялся к верхнему небу возле самой черты горизонта — границы двух звездных морей.