Чарльз Диккенс - Блестящая будущность

— Вы говорили, — замѣтилъ онъ, когда мы молча смѣрили другъ друга глазами, — что я долженъ понять… Что такое я долженъ понять?

— Что я не могу возобновлять случайнаго знакомства съ вами, сдѣланнаго много лѣтъ тому назадъ, при теперешнихъ измѣнившихся обстоятельствахъ. Я охотно вѣрю, что вы раскаялись и исправились. Я радъ высказать вамъ это. Я радъ, что вы, зная, что вамъ есть за что меня поблагодарить, пришли высказать мнѣ свою благодарность. Но тѣмъ не менѣе пути наши теперь разные. Вы вымокли подъ дождемъ и, кажется, устали. Хотите выпить чего-нибудь, прежде чѣмъ уйти?

Онъ распустилъ платокъ, которымъ была обмотана его шея, и стоялъ, зорко наблюдая за мной и кусая конецъ платка.

— Я думаю, что охотно выпью (благодарю васъ), прежде чѣмъ уйти.

На боковомъ столикѣ стоялъ подносъ. Я перенесъ его на столъ около камина и спросилъ его, чего онъ хочетъ? Онъ дотронулся до одной изъ бутылокъ, не глядя на нее и ни слова не говоря, и я приготовилъ для него стаканъ пунша. Я старался, чтобы рука моя не дрожала; но взглядъ, которымъ онъ провожалъ каждое мое движеніе, смущалъ меня. Когда я наконецъ подалъ ему стаканъ, то съ удивленіемъ увидѣлъ, что глаза его полны слезъ.

До сихъ поръ я не старался скрыть желанія, чтобы онъ поскорѣе ушелъ. Но теперь меня смягчило печальное выраженіе лица этого человѣка, и мнѣ стало какъ будто стыдно.

— Я надѣюсь, — сказалъ я, торопливо наливая и себѣ стаканъ какого-то напитка и пододвигая стулъ къ столу, — что вы не находите, что я говорилъ съ вами рѣзко. Я не хотѣлъ быть рѣзокъ и сожалѣю, если слова мои оскорбили васъ. Я желаю вамъ добра и всякаго благополучія!

Въ то время, какъ я подносилъ стаканъ къ губамъ, онъ съ удивленіемъ взглянулъ на конецъ платка, который все еще держалъ въ зубахъ, и протянулъ руку. Я далъ ему свою, и тогда онъ отпилъ изъ стакана и провелъ рукавомъ по глазамъ и но лбу.

— Какъ вы живете? — спросилъ я его.

— Я былъ овцеводомъ и скотоводомъ, и занимался еще другими дѣлами, далеко отсюда, въ Новомъ Свѣтѣ,- отвѣчалъ онъ, — за много тысячъ миль отъ здѣшняго мѣста, за океаномъ.

— Я надѣюсь, что дѣла ваши шли хорошо?

— Даже очень хорошо. Другимъ тоже повезло, но ни у кого не было такой удачи. Я даже прославился своимъ успѣхомъ.

— Радъ это слышать.

— Я надѣялся, что вы это скажете, дорогой мальчикъ.

Слова эти были сказаны какъ-то странно, но я не обратилъ на это вниманія, мнѣ пришелъ въ голову другой вопросъ:

— Видѣли ли вы вѣстника, котораго однажды посылали ко мнѣ, послѣ того какъ онъ выполнилъ свое порученіе?

— И въ глаза не видалъ. Да и не хотѣлъ его видѣть.

— Онъ честно выполнилъ порученіе и принесъ мнѣ двѣ однофунтовыхъ ассигнаціи. Я былъ тогда бѣдный мальчикъ, какъ вы знаете, и для бѣднаго мальчика это было цѣлое состояніе. Но съ тѣхъ поръ, я, какъ и вы, разбогатѣлъ, и позвольте мнѣ возвратить вамъ эти деньги. Вы можете подарить ихъ другому бѣдному мальчику.

Я вынулъ кошелекъ.

Онъ наблюдалъ за мной, пока я вынималъ кошелекъ и раскрывалъ его, и наблюдалъ какъ я вынималъ двѣ однофунтовыхъ ассигнаціи. Онѣ были чистыя и новыя, и я, развернувъ ихъ, подалъ ему. Не отрывая отъ меня глазъ, онъ взялъ бумажки, развернулъ ихъ, свертѣлъ въ трубочки и сжегъ на лампѣ, а пепелъ бросилъ на подносъ.

— Осмѣлюсь спросить васъ, — сказалъ онъ, не то хмурясь, не то ухмыляясь, — какимъ образомъ вы разбогатѣли съ тѣхъ поръ, какъ мы съ вами встрѣтились на томъ пустынномъ, холодномъ болотѣ?

— Какимъ образомъ?

— Да.

Онъ опорожнилъ стаканъ, всталъ и остановился у камина, положивъ на него тяжелую, смуглую руку. Онъ поставилъ ногу на рѣшетку камина, чтобы высушить и согрѣть ее, и отъ мокраго сапога пошелъ паръ; но онъ не глядѣлъ ни на сапогъ, ни на огонь, но пристально глядѣлъ на меня. И я вдругъ сталъ дрожать.

Когда губы мои раскрылись и выговорили какія-то слова, которыхъ не было слышно, я принудилъ себя сказать ему (хотя никогда не могъ явственно сдѣлать это), что мнѣ подарено имущество.

— Дозволено ли ничтожному червяку спросить: какого рода это имущество? — спросилъ онъ.

Я пролепеталъ:

— Не знаю.

— Дозволено ли ничтожному червяку спросить: чье это имущество?

Я снова пролепеталъ:

— Не знаю.

— Не могу ли я догадаться, какъ великъ вашъ доходъ съ тѣхъ поръ, какъ вы стали совершеннолѣтнимъ? Скажемъ первую цыфру! Пять?

Съ сильно бьющимся сердцемъ, я всталъ со стула и, ухватившись за его спинку, долго глядѣлъ на него.

— Что касается опекуна, — продолжалъ онъ, — вѣдь долженъ же былъ быть опекунъ, или кто-нибудь въ родѣ попечителя, пока вы были малолѣтнимъ, то, можетъ быть, это какой-нибудь нотаріусъ. Скажемъ первую букву его имени. Не будетъ ли то Д?

Истинное положеніе мое вдругъ ярко освѣтилось въ моихъ глазахъ; и всѣ его разочарованія, опасности, безчестіе, всякаго рода послѣдствія нахлынули на меня съ такой силой, что я чуть не задохся.

— Представьте себѣ, что довѣритель этого нотаріуса, имя котораго начинается съ Д и можетъ быть Джагерсъ, — представьте себѣ, что онъ прибылъ изъ-за моря въ Портсмутъ и высадился тамъ, и захотѣлъ пріѣхать къ вамъ. — Но какъ вы нашли меня, скажете вы. Ну, да! Какъ я нашелъ васъ? Да такъ, написалъ изъ Портсмута одному человѣку въ Лондонѣ и спросилъ вашъ адресъ. А какъ зовутъ этого человѣка? Его зовутъ Уэммикъ.

Я не могъ выговорить ни слова, хотя бы для спасенія своей жизни. Я стоялъ, держа одну руку на спинкѣ стула, а другую на груди, и мнѣ казалось, что я задыхаюсь, — я стоялъ и дико глядѣлъ на него, пока комната не закружилась у меня въ глазахъ. Я пошатнулся, но онъ поймалъ меня, притянулъ къ дивану, заставилъ опереться на подушки и, опустившись передо мной на одно колѣно, приблизилъ ко мнѣ лицо, которое я теперь хорошо вспомнилъ, и содрогнулся.

— Да, Пипъ, дорогой мальчикъ, я сдѣлалъ изъ васъ джентльмена! Да я сдѣлалъ это! Я поклялся въ то время, когда вы спасли меня, что, если я когда-нибудь заработаю гинею, гинея эта будетъ ваша. А впослѣдствіи поклялся, что если дѣла обогатятъ меня, то и вы будете богаты. Я жилъ впроголодь, чтобы вы жили въ довольствѣ. Я работалъ до изнеможенія, чтобы вамъ не надо было работать. Что жъ въ этомъ такого, дорогой мальчикъ? Развѣ я говорю это, чтобы вы благодарили меня? Ничуть! Я говорю это, чтобы вы знали, что тотъ загнанный до полусмерти несъ, котораго вы спасли отъ смерти, такъ преуспѣлъ, что могъ дать образованіе джентльмену… и этотъ джентльменъ — вы, Пипъ!

Ненависть, какую я питалъ къ этому человѣку, страхъ передъ нимъ, отвращеніе, съ какимъ я сторонился отъ него, не могли бы быть сильнѣе, если бы передо мной былъ какой-нибудь страшный звѣрь.

— Слушай, Пипъ. Я тебѣ второй отецъ. Ты мой сынъ — ты для меня больше, чѣмъ сынъ. Я копилъ деньги только затѣмъ, чтобы ты тратилъ ихъ. Когда я жилъ наемнымъ пастухомъ въ уединенномъ шалашѣ, не видя ничьихъ лицъ, кромѣ овечьихъ, пока не забылъ наконецъ, каковы лица у мужчинъ и женщинъ, мнѣ видѣлось только твое лицо. Я много разъ ронялъ ножъ, когда обѣдалъ или ужиналъ въ томъ шалашѣ, и говорилъ себѣ: «Вотъ опять мальчикъ глядитъ, какъ я ѣмъ и нью»! Я много разъ видѣлъ тебя тамъ такъ ясно, какъ видѣлъ на томъ туманномъ болотѣ. «Боже, накажи меня»! говорилъ я всякій разъ и выходилъ на воздухъ, чтобы сказать это подъ открытымъ небомъ: «но если я добуду свободу и деньги, я сдѣлаю этого мальчика джентльменомъ»! И я сдѣлалъ! Ну, взгляни на себя, дорогой мальчикъ! взгляни на эту квартиру, — она годится лорду! лорду! Ахъ! у тебя будетъ столько денегъ, что ты всѣхъ лордовъ заткнешь за поясъ!