Чарльз Диккенс - Наш общий друг. Часть 1

Ну что, если бы, оправляя свои воротнички передъ каминомъ, мистеръ Подснапъ могъ подслушать, какъ его обзывали негодяемъ въ нѣкоторой краткой бесѣдѣ, происходившей между супругами Ламль изъ противоположныхъ угловъ ихъ маленькой каретки, катившейся домой?

— Софронія, вы не спите?

— Да развѣ я могу теперь спать?

— Очень даже можете, мнѣ кажется, послѣ того, какъ вы только что побывали въ обществѣ этого негодяя… Прошу васъ, выслушайте со вниманіемъ то, что я вамъ сейчасъ скажу…

— Развѣ я не была внимательна къ тому, что вы говорили? Весь нынѣшній вечеръ я только и дѣлала, что внимала вамъ.

— Будьте внимательны, говорю вамъ (повышеннымъ тономъ) къ тому, что я хочу вамъ сказать. Держитесь поближе къ этой глупой дѣвченкѣ. Заберите ее въ руки. Вы уже захватили ее, — такъ и не выпускайте. Слышите?

— Слышу.

— Я предвижу, — тутъ можно поживитьея, да, кромѣ того, спустить этого негодяя съ ходуль. Мы, какъ вы знаете, въ долгу другъ у друга.

Мистрисъ Ламль отвернулась немного отъ своего наставника, но лишь настолько, чтобъ усѣсться поудобнѣе въ своемъ темномъ уголку.

XII. Потъ лица честнаго человѣка.

Мистеръ Мортимеръ Ляйтвудъ и другъ его мистеръ Юджинъ Рейборнъ приказали принести себѣ обѣдъ изъ гостиницы и теперь кушали вмѣстѣ въ конторѣ мистера Ляйтвуда. Не такъ давно они условились вести дѣла сообща. Они наняли домикъ неподалеку отъ Гемптона, на самомъ берегу Темзы, — домикъ съ лужайкой и съ навѣсомъ для храненія лодки со всѣми рыболовными снарядами, и намѣревались въ теченіе лѣта заняться рыбной ловлей.

Лѣто еще не наступало. Стояла весна, по не тихая весна, не небесно-нѣжная, какая описана Томсономъ въ его «Временахъ года», а весна кусающая, съ восточнымъ вѣтромъ, такъ хорошо знакомая Джонсонамъ, Джексонамъ, Диксонамъ, Смитамъ, Джонсамъ и инымъ маленькимъ людямъ. Царапающій вѣтеръ не то дулъ, не то рѣзалъ, не то пилилъ. А пока онъ пилилъ, опилки вихремъ кружились надъ землей, засыпая глаза прохожимъ. Невѣдомо откуда взявшіеся обрывки бумаги летали повсемѣстно. Откуда появляются и куда исчезаютъ эти бумажки? Онѣ прицѣпляются къ каждому кусту, привѣшиваются къ каждому дереву, съ налета садятся на проволоки телеграфа, задѣваютъ за каждый заборъ, пьютъ у каждаго насоса, жмутся къ каждой стѣнѣ, дрожатъ на каждомъ хохолкѣ травы и тщетно ищутъ успокоенія за легіонами желѣзныхъ рѣшетокъ. Въ Парижѣ ничего подобнаго не бываетъ. Тамъ какіе-то удивительные люди-муравьи выползаютъ изъ своихъ норъ и подбираютъ всякій лоскутокъ. Тамъ вѣтеръ поднимаетъ только пыль. Тамъ зоркіе глаза и голодные желудки хватаютъ все; даже восточный вѣтеръ служитъ имъ для какой-нибудь поживы.

Вѣтеръ пилилъ, и опилки кружились надъ землей. Кусты мотали своими безчисленными головами и роптали на то, что, повѣривъ на слово солнышку, слишкомъ рано развернули свои почки. Молодые листочки изнывали. Воробьи раскаивались въ своихъ преждевременныхъ бракахъ — совершенно какъ люди. Радужные переливы играли — только не на вешнихъ цвѣтахъ, а на человѣческихъ лицахъ, которыя кусала и щипала весна. А вѣтеръ все пилилъ да пилилъ, и опилки все кружились надъ землей.

Въ ту пору года, когда весенніе вечера, хотя еще довольно длинные, уже настолько свѣтлы, что нельзя запирать ни лавокъ, ни конторъ, тотъ городъ, который мистеръ Подснапъ такъ вразумительно называлъ: «Лондонъ, Londres, Лондонъ», принимаетъ наихудшій свой видъ. Онъ кажется въ эту пору сплошь чернымъ, рѣзко звучащимъ городомъ, совмѣщающимъ въ себѣ всѣ качества дымнаго дома и сварливой жены, — городомъ безнадежнымъ, безъ всякаго надъ нимъ просвѣта въ свинцовомъ небѣ,- городомъ осажденнымъ, блокируемымъ великими болотными силами Эссекса и Кента. Такимъ по крайней мѣрѣ онъ казался двумъ старымъ школьнымъ товарищамъ въ тотъ часъ, когда, покончивъ съ обѣдомъ, они повернулись къ камину и принялись курить. Юный Блейтъ давно скрылся; скрылся и трактирный слуга скрылись и тарелки съ блюдами; скрывалось теперь и вино — только въ иномъ направленіи.

— Какъ вѣтеръ воетъ въ трубѣ,- заговорилъ Юджинъ, размѣшивая уголья въ каминѣ,- воетъ точно на маякѣ, на которомъ мы сторожа. Желалъ бы я, чтобъ мы съ тобой были сторожами на маякѣ.

— А не надоѣло бы тебѣ, какъ ты думаешь? — спросилъ Ляйтвудъ.

— Не больше, чѣмъ во всякомъ другомъ мѣстѣ. Тамъ не нужно было бы ѣздить по судебнымъ дѣламъ… Впрочемъ это только мое мнѣніе, лично мнѣ принадлежащее и касающееся меня одного.

— Туда не приходили бы и кліенты, — добавилъ Ляйтвудъ. — Но и это только мое мнѣніе, касающееся меня одного.

— Если бъ мы жили на какой-нибудь уединенной скалѣ среди бурнаго моря, — продолжалъ Юджинъ, потягивая сигару и устремивъ глаза въ огонь, — то леди Типпинсъ не рѣшилась бы отчалить отъ берега, чтобы насъ посѣтить, или, вѣрнѣе сказать, можетъ быть и отчалила бы, да и утонула. Тамъ никто не приглашалъ бы насъ на свадебные обѣды. Тамъ не было бы протоколовъ: все наше дѣло было бы заботиться объ освѣщеніи маяка. Любопытно было бы смотрѣть на кораблекрушенія.

— Но за исключеніемъ этого жизнь была бы тамъ порядкомъ однообразна, — замѣтилъ Ляйтвудъ.

— Я и объ этомъ думалъ, — сказалъ Юджинъ, какъ будто онъ и въ самомъ дѣлѣ всесторонне обсуждалъ этотъ предметъ съ дѣловой точки зрѣнія. — Тамъ однообразіе было бы опредѣленнаго и ограниченнаго свойства. Оно распространялось бы только на двухъ человѣкъ. Что до меня, Мортимеръ, то я нахожу, что однообразіе, опредѣленное съ такою точностью и ограниченное такими предѣлами, гораздо сноснѣе, чѣмъ неограниченная и безпредѣльная монотонность, въ которой живетъ большинство нашихъ ближнихъ.

Ляйтвудъ засмѣялся и сказалъ, подвигая другу вино:

— Мы будемъ имѣть случай на опытѣ провѣрить этотъ вопросъ нынѣшнимъ лѣтомъ.

— Случай не вполнѣ убѣдительный, — возразилъ со вздохомъ Юджинъ, — но все-таки провѣримъ. Надѣюсь, что мы не наскучимъ другъ другу.

— Ну-съ, а теперь по поводу твоего почтеннаго родителя… — началъ Ляйтвудъ, приступая къ предмету, который они собирались обсуждать, — къ самому щекотливому для нихъ предмету.

— Да, по поводу моего почтеннаго родителя, — повторилъ Юджинъ, усаживаясъ въ кресло. — Къ моему почтенному родителю я желалъ бы лучше приступить при свѣчахъ, какъ къ предмету, нуждающемуся въ искусственномъ блескѣ, но ужъ такъ и быть, примемся за него при мерцаніи сумерекъ, оживляемыхъ лишь пламенемъ камина.

Съ этими словами онъ еще разъ размѣшалъ уголья и, когда они разгорѣлись, продолжалъ:

— Итакъ, мой почтенный родитель откопалъ гдѣ-то въ своемъ почтенномъ сосѣдствѣ жену своему несовсѣмъ почтенному сыну. Конечно, съ приданымъ, иначе онъ не выбралъ бы ея. Мой почтенный родитель, съ минуты рожденія каждаго изъ своихъ дѣтей, а иногда и раньше, самымъ точнымъ образомъ опредѣлялъ (по его выраженію) ихъ призваніе и поприще въ жизни и назначалъ, чѣмъ должны были быть эти маленькія обреченныя жертвы. Мой почтенный родитель предназначилъ мнѣ быть юристомъ, каковымъ я и состою, но только съ небольшимъ добавленіемъ огромной практики, каковой у меня нѣтъ, и предопредѣлилъ мнѣ быть женатымъ, что тоже не состоялось.