Чарльз Диккенс - Наш общий друг. Часть 1

Это корпоративные попрошайки. Но тутъ же, рядомъ съ ними, стоятъ и попрошайки личные. И какъ болитъ сердце секретаря, когда ему приходится имѣть дѣло съ такими! А дѣло съ ними до извѣстной степени приходится имѣть, ибо всѣ они прилагаютъ документы (они зовутъ свою пачкотню документами, хотя эти документы такъ же похожи на бумаги, достойныя этого имени, какъ рубленая телятина на теленка), объясняя при этомъ, что невозвращеніе оныхъ было бы для нихъ разореніемъ. Другими словами: хоть они и теперь совершенно раззорены, но только раззорятся еще совершеннѣе. Въ числѣ такихъ корреспондентовъ было даже нѣсколько генеральскихъ дочерей, которыя издавна привыкли ко всякой роскоши въ жизни (кромѣ орѳографіи) и которыя никакъ не думали, провожая дорогихъ отцовъ своихъ на войну, что имъ когда-нибудь доведется обращаться за помощью къ тѣмъ, кого Провидѣніе, въ неисповѣдимой мудрости своей, благословило несмѣтными богатствами и изъ среды коихъ онѣ избрали Никодима Боффина, эсквайра, для первой дѣвственной попытки, хорошо понимая, что у него такое сердце, какого еще не бывало на свѣтѣ. Кромѣ всего прочаго секретарь позналъ еще ту истину, что откровенность между мужемъ и женой рѣдко бываетъ возможна подъ гнетомъ нужды, — такъ многочисленны были жены, бравшіяся за перо, чтобы попросить у мистера Боффина взаймы тайкомъ отъ своихъ любящихъ мужей, которые никогда не допустили бы этого, если бы знали, и такъ многочисленны были мужья, бравшіеся за перо, чтобы попросить у мистера Боффина взаймы тайкомъ отъ своихъ любящихъ женъ, которыя мгновенно лишились бы чувствъ, если бъ имѣли хоть тѣнь подозрѣнія относительно этого обстоятельства.

Были еще вдохновенные попрошайки. Не далѣе какъ вчера сидѣли они, ни о чемъ не помышляя, въ своей комнаткѣ, надъ огаркомъ свѣчи, который долженъ былъ скоро погаснуть, оставивъ ихъ въ потемкахъ на остатокъ ночи, какъ вдругъ, должно быть, нѣкій добрый ангелъ шепнулъ имя Никодима Боффина, эсквайра, освѣтивъ ихъ душу лучемъ надежды, которая такъ давно была имъ чужда.

Сродни этимъ поэтамъ были попрошайки, вдохновленные дружескимъ совѣтомъ. Они вкушали холодный картофель и запивали водой при дрожаніемъ и уныломъ свѣтѣ спички у себя на квартирѣ (плата значительно просрочена и жестокосердая хозяйка грозится выгнать, «какъ собаку», на улицу), когда внезапно одинъ умный человѣкъ, ихъ преданный другъ, случайно къ нимъ заглянувшій, сказалъ имъ: «Немедленно пишите Никодиму Боффину, эсквайру», неотступно настаивая, чтобъ это было сдѣлано безъ отлагательства.

Были также попрошайки съ благородной гордостью. Во дни изобилія они считали золото прахомъ, да и теперь это чувство служитъ для нихъ единственной помѣхой къ накопленію богатствъ. Но они не просятъ праха у Никодима Боффина, эсквайра. Нѣтъ, мистеръ Боффинъ! Пусть свѣтъ назоветъ это гордостью, жалкою гордостью, но они не возьмутъ вашего праха, если бы даже вы сами его предлагали. Ссуда, сэръ, на три съ половиною мѣсяца, считая съ нынѣшняго дня, — ссуда по пяти процентовъ, которое будутъ вноситься въ любое благотворительное учрежденіе по вашему указанію, — вотъ все, чего хотятъ отъ васъ. Если вы будете столь малодушны, что откажете, то разсчитывайте на полное презрѣніе сихъ высокихъ душъ.

Были, кромѣ того, попрошайки, привыкшіе чрезвычайно аккуратно вести свои дѣла. Они покончатъ съ собой во вторникъ въ четверть перваго пополудни, если къ этому сроку не будетъ получена почтовая контрамарка отъ Никодима Боффина, эсквайра. Если же контрамарка придетъ послѣ четверти перваго, хотя бы и во вторникъ, то не стоитъ посылать, ибо они будутъ тогда (составивъ предварительно точный меморандумъ жестокихъ своихъ обстоятельствъ) въ холодныхъ объятіяхъ смерти.

Были, наконецъ, попрошайки, верхомъ на конѣ готовые отправиться по большой дорогѣ прямо къ несмѣтному богатству. Цѣль передъ ними, дорога ровная, торная, шпоры надѣты, конь ретивъ, и вотъ, въ послѣдній мигъ передъ отъѣздомъ, за неимѣніемъ того или другого атрибута ихъ спеціальности — скрипки, часовъ, телескопа, электрической или иной машины, — они должны навсегда слѣзть съ коня, если не получать денежной стоимости названнаго атрибута отъ Никодима Боффина, эсквайра.

Менѣе поддаются опредѣленію по своему разнообразію попрошайки отважные, пускавшіеся обыкновенно на хитрости. Въ своихъ письмахъ, отвѣтъ на которыя слѣдовало адресовать на указанныя начальныя буквы имени и фамиліи въ сельскую почтовую контору, они берутъ на себя смѣлость спросить (по большей частй женскою рукой), не можетъ ли нѣкая особа, не имѣющая нравственнаго права назвать Никодиму Боффину, эсквайру, свое имя, которое заставило бы его содрогнуться, если бъ было открыто ему, просить его о немедленной ссудѣ двухсотъ фунтовъ изъ неожиданно доставшихся ему богатствъ, ибо благороднѣйшая привилегія богачей есть довѣріе къ человѣчеству

Такъ вотъ въ какомъ болотѣ стоить новый домъ мистера Боффина, и въ тинѣ этого болота приходится барахтаться секретарю. А примите-ка въ разсчетъ изобрѣтателей приборовъ и аппаратовъ, которые не дѣйствуютъ, и всевозможныхъ дѣльцовъ, умѣющихъ такъ ловко обдѣлывать свои дѣлишки. Но это уже крупная рыба, вѣрнѣе — крокодилы болота, засѣвшіе въ немъ съ тайнымъ умысломъ утащить золотого мусорщика на дно.

А старый домъ? Хоть тамъ-то нѣтъ по крайней мѣрѣ враговъ? Тамъ, вѣрно, ужъ не строятъ козней противъ золотого мусорщика? Въ водахъ павильона, кажется, нѣтъ рыбъ изъ породы акулъ? — Быть можетъ и нѣтъ… Однако тамъ живетъ теперь мистеръ Веггъ, и, если судить по его таинственнымъ поступкамъ, онъ замышляетъ сдѣлать открытіе. Судите сами: когда человѣкъ съ деревянной ногой лежитъ на животѣ, заглядывая подъ кровати, и прыгаетъ по лѣстницамъ, какъ какая допотопная птица, осматривая верхи шкаповъ и буфетовъ, и запасается желѣзнымъ ломомъ, который онъ суетъ и тычетъ въ мусорныя кучи, — что остается предположить? Я, по крайней мѣрѣ, не обинуясь, отвѣчу: остается предположить, что этотъ человѣкъ чего-то ищетъ.

Школа, гдѣ юный Чарли Гексамъ началъ обучаться книжной премудрости (говоримъ: «книжной» потому, что великимъ первоначальнымъ воспитательнымъ заведеніемъ очень часто служатъ улицы, гдѣ и безъ книгъ выучиваются многому такому, что никогда не забывается потомъ)… такъ школа эта помѣщалась въ убогой мансардѣ, на вонючемъ дворѣ. Атмосфера въ школѣ была невыносимо душная; тамъ было тѣсно, шумно, грязно. Половина учениковъ на урокахъ засыпала, а половина впадала въ столбнякъ. Находясь въ этомъ послѣднемъ состояніи, эта вторая половина упражнялась въ монотонномъ жужжаньѣ, точно играли безъ всякаго такта и не въ тонъ на какой-то грубой волынкѣ. Преподаватели, одушевляемые только благими намѣреніями, не имѣли понятія о приведеніи этихъ намѣреній въ исполненіе, и плачевный сумбуръ былъ единственнымъ результатомъ ихъ дружныхъ стараній.