Чарльз Диккенс - Наш общий друг. Часть 3

— Нѣтъ, нѣтъ, не говори, Альфредъ! Совсѣмъ не пристрастная! — перебила его нѣжно жена.

— Ну хорошо, дитя мое, мы скажемъ такъ: твой благосклонный отзывъ о твоемъ мужѣ… Ты ничего не имѣешь, дорогая, противъ такой формулировки?

— Что за вопросъ, Альфредъ!

— Такъ вотъ, твой благосклонный отзывъ, мой другъ, не воздаетъ всего должнаго мистеру Боффину и преувеличенъ по отношенію ко мнѣ.

— На первое обвиненіе я отвѣчу: виновна. Но что касается второго, — нѣтъ! Ахъ нѣтъ!

— Твой отзывъ, Софронія, продолжалъ мистеръ Ламль, воспаряя на высоту истиннаго величія души, — не воздаетъ всего должнаго мистеру Боффину потому, что онъ низводитъ мистера Боффина на одинъ уровень съ моей смиренной особой, и онъ преувеличенъ по отношенію ко мнѣ потому, что возноситъ меня на уровень мистера Боффина. У мистера Боффина столько кротости и такое долготерпѣніе, какими я ужь никакъ не могу похвалиться. Глядя на мистера Боффина снизу вверхъ, я считаю его слишкомъ великодушнымъ, слишкомъ всепрощающимъ и сострадательнымъ къ людямъ недостойнымъ и неблагодарнымъ. Я лично отнюдь не могу претендовать на столь благородныя чувства. Напротивъ, во мнѣ кипитъ негодованіе, когда я вижу ихъ въ другомъ.

— Альфредъ!

— Да, дорогая, во мнѣ кипитъ негодованіе противъ тѣхъ недостойныхъ людей, и у меня невольно рождается протестующее желаніе стать между ними и мистеромъ Боффиномъ. А почему? — Потому, что я, по своей низшей натурѣ, болѣе суетный и менѣе деликатный человѣкъ. Не отличаясь великодушіемъ мистера Боффина, я сильнѣе его самого чувствую его обиды и сознаю себя болѣе способнымъ дать отпоръ обидчикамъ.

Мистрисъ Ламль замѣтила, что въ это утро было трудновато вызвать супруговъ Боффинъ на пріятный разговоръ. Имъ было брошено уже нѣсколько приманокъ, но ни тотъ, ни другая не проронили до сихъ поръ ни слова. Она, мистрисъ Ламль, и супругъ ея разливались рѣкой, говорили съ чувствомъ и, кажется, убѣдительно, но говорили одни. Допуская даже, что милые старички были слишкомъ растроганы тѣмъ, что слышали, все-таки желательно удостовѣриться въ этомъ, тѣмъ болѣе, что разговоръ все время довольно настойчиво возвращался къ одному изъ нихъ, и, можетъ быть, милые старички были слишкомъ застѣнчивы или не находчивы, чтобы принять надлежащее участіе въ обсужденіи предложенной темы. Въ такомъ случаѣ оставалось только взять ихъ за голову и втянуть въ разговоръ.

Поэтому мистрисъ Ламль, обращаясь къ нимъ обоимъ, спросила съ невиннѣйшимъ видомъ:

— Говоря такъ, не сознается ли мой мужъ этимъ самымъ, что онъ забываетъ свои собственныя затрудненія въ своей преданности и въ своемъ горячемъ желаніи быть полезнымъ другому человѣку? И не значитъ ли это, что у него у самого великодушная натура? Я въ логикѣ слаба, но скажите, мистеръ Боффинъ, и вы, мистрисъ Боффинъ, развѣ это не такъ?

Но и на это ни мистеръ Боффинъ ни его жена не откликнулись ни словечкомъ. Онъ сидѣлъ, не подымая глазъ отъ тарелки, и кушалъ свою ветчину, а она смущенно смотрѣла на чайникъ. Невинное воззваніе мистрисъ Ламль было брошено на воздухъ и смѣшалось съ паромъ отъ кипящаго чая. Поглядѣвъ на него, потомъ на нее, мистрисъ Ламль чуть замѣтно приподняла брови, какъ будто спрашивая мужа: «Кажется мнѣ только или здѣсь изъ самомъ дѣлѣ что-то не ладно?»

Мистеръ Ламль, которому уже во многихъ случаяхъ жизни съ успѣхомъ служила его обширная крахмальная грудь, постарался выпятить ее какъ можно больше и, улыбаясь, возразилъ своей супругѣ:

— Милая моя Софронія, смотри, какъ бы мистеръ и мистрисъ Боффинъ не напомнили тебѣ старой пословицы: гречневая каша сама себя хвалитъ.

— Отчего же, Альфредъ? Не оттого ли, что мы съ тобой — мужъ и жена, и что, отдавая тебѣ должное, я тѣмъ самымъ хвалю и себя?

— Не то, дорогая. Но когда ты хвалишь меня за мои чувства къ мистеру Боффину, ты забываешь, что въ такихъ же точно чувствахъ ты сама сознавалась мнѣ по отношенію къ мистрисъ Боффинъ. Вспомни-ка хорошенько.

— Этотъ законникъ совсѣмъ загоняетъ меня, — весело шепнула мистрисъ Ламль, нагибаясь къ мистрисъ Боффинъ. — Боюсь, что мнѣ придется сознаться въ своемъ пораженіи, потому что онъ говоритъ сущую правду.

Вокругъ носа мистера Ламля начали проступать бѣлыя пятна, когда онъ увидѣлъ, что въ отвѣтъ на эти слова мистрисъ Боффинъ, съ сконфуженной улыбкой (если можно было назвать это улыбкой), только на секунду подняла глаза отъ чайника и сейчасъ же снова опустила ихъ.

— Ты, стало быть, признаешь себя виновной, Софронія? — спросилъ онъ шутливо.

— Право, мнѣ, кажется одно: прибѣгнуть къ защитѣ суда, — отвѣчала мистрисъ Ламль все еще весело. — Обязана я отвѣчать на этотъ вопросъ, милордъ?

Это относилось къ мистеру Боффину.

— Можете не отвѣчать, если не желаете, сударыня, — былъ спокойный отвѣтъ. — Это совершенно не важно.

Онъ не былъ грубъ, но что-то очень серьезенъ, и въ словахъ его чувствовалось сдержанное неудовольствіе, какъ будто ему не нравился тонъ разговора.

Мистрисъ Ламль снова приподняла брови, требуя инструкцій у супруга. И онъ отвѣтилъ ей легкимъ кивкомъ, говорившимъ: «Попробуйте еще».

— Чтобы снять съ себя всякое подозрѣніе въ самохвальствѣ, я должна разсказать вамъ, моя дорогая, какъ было дѣло, — снова заговорила мистрисъ Ламль игривымъ тономъ, обращаясь къ мистрисъ Боффинъ.

— Нѣтъ, ужъ пожалуйста не разсказывайте, — вмѣшался мистеръ Боффинъ.

Мистрисъ Ламль, смѣясь, повернулась къ нему:

— Судъ запрещаетъ?

— Да, сударыня, судъ запрещаетъ (если я — судъ). И запрещаетъ по двумъ причинамъ. Во-первыхъ, потому, что считаетъ нечестнымъ позволить вамъ продолжать, а во-вторыхъ — потому, что это будетъ непріятно моей милой старушкѣ.

Тонъ мистрисъ Ламль замѣтно измѣнился и, хотя не переставъ еще окончательно быть заискивающимъ, уже имѣлъ въ себѣ что-то вызывающее, напоминавшее ея повеленіе у мистера Твемло, когда она сказала:

— Почему же судъ считаетъ нечестнымъ позволить мнѣ продолжать?

— Потому, — отвѣчалъ мистеръ Боффинъ, успокоительно кивая головой, какъ будто говорилъ: «Мы постараемся судить не слишкомъ строго», — потому, что все это были бы пустыя слова. И кромѣ того, моей старушкѣ не по себѣ, значитъ, на это есть причина. Я вижу, что ей не по себѣ, и знаю причину… Вы кончили завтракать, сударыня?

Мистрисъ Ламль, рѣшительно переходя въ вызывающій тонъ, отодвинула свою тарелку, взглянула на мужа и засмѣялась, но уже далеко не весело.

— А вы, сэръ, позавтракали? — спросилъ мистеръ Боффинъ Ламля.

— Благодарю, — отвѣчалъ тотъ, показывая всѣ свои зубы. — Если мистрисъ Боффинъ позволитъ, я выпью еще чашку чаю.

Онъ пролилъ немного чаю на свою крахмальную грудь, которая должна была произвести такъ много и произвела такъ мало эффекта, но, говоря вообще, выпилъ его не безъ достоинства, хотя то выступавшія, то пропадавшія вокругъ его носа бѣлыя пятна были теперь такой величины, точно кожу въ этихъ мѣстахъ нажимали чайной ложкой.