Чарльз Диккенс - Наш общий друг. Часть 3

— Я твердо рѣшилась бѣгать отъ такой любви, — отвѣчала она рѣшительно, хоть и дрожа. — Недавно здѣсь умерла одна бѣдная женщина. Я случайно нашла ее умирающей, лежавшей на голой землѣ. Она была на нѣсколько десятковъ лѣтъ старше меня. Можетъ быть, вы слышали о ней?

— Кажется, слышалъ, — отвѣчалъ онъ. — Ее не Гигденъ ли звали?

— Да, Гигденъ. Несмотря на свою старость и слабость, она до конца осталась вѣрна одной цѣли. Въ послѣднюю минуту она взяла съ меня слово, что эта цѣль ея не будетъ забыта даже послѣ ея смерти, — вотъ какъ тверда она была въ своемъ рѣшеніи. То, что она могла сдѣлать, могу сдѣлать и я. Мистеръ Рейборнъ! Если бъ я вѣрила — я не вѣрю, — что у васъ хватитъ жестокости гонять меня съ мѣста на мѣсто въ надеждѣ утомить и тѣмъ заставить сдаться, я сказала бы вамъ: вы можете загонять меня до смерти, но не заставите уступить.

Онъ смотрѣлъ прямо въ ея прекрасное лицо, и на его собственномъ прекрасномъ лицѣ показался такой яркій отблескъ смѣшанныхъ чувствъ удивленія, упрека и гнѣва, что она, такъ горячо его любившая втайнѣ,- она, чье сердце давно уже было полно имъ однимъ, — безсильно поникла головой. Она старалась сохранить твердость, но онъ видѣлъ, что твердость ея таетъ подъ его взглядомъ. И въ тотъ моментъ, когда самообладаніе ей измѣнило, когда онъ впервые понялъ всю власть свою надъ ней, она пошатнулась и упала бы, если бы онъ не подхватилъ ее сильной рукой.

— Лиззи, останьтесь такъ минуту! Отвѣчайте на то, что я васъ спрошу. Если бы насъ съ вами не раздѣляла пропасть, какъ вы выражаетесь, стали бы вы тогда просить меня уѣхать?

— Не знаю, не знаю! Не спрашивайте меня, мистеръ Рейборнъ! Пустите меня, я уйду.

— Клянусь вамъ, Лиззи, что вы уйдете спокойно. Клянусь, что вы уйдете одна. Я не пойду съ вами, я и за вами не пойду, — только отвѣтьте мнѣ!

— Что я могу вамъ отвѣтить, мистеръ Рейборнъ? Какъ я могу сказать, что бы я сдѣлала, если бъ вы были не тѣмъ, что вы есть?

— Если бъ я былъ не тѣмъ, чѣмъ вы меня себѣ представляете, — вставилъ онъ, ловко мѣняя форму фразы, — вы и тогда ненавидѣли бы меня?

— О, мистеръ Рейборнъ! — воскликнула она съ мольбой и заплакала. — Вы хорошо знаете, что я не ненавижу васъ.

— Если бъ я былъ не тѣмъ, чѣмъ вы меня себѣ представляете, вы и тогда были бы такъ же равнодушны ко мнѣ?

— О, мистеръ Рейборнъ, и этого вы не можете думать. Вы знаете, что это не такъ, — отвѣтила она, какъ и прежде.

Во всей ея позѣ въ то время, когда онъ поддерживалъ ее, — въ ея поникшей головѣ было что-то трогательное, молившее его сжалиться надъ ней и не принуждать ее открыть свое сердце. Но онъ не сжалился и продолжалъ:

— Если я долженъ вѣрить, что вы не ненавидите меня (какимъ бы презрѣннымъ животнымъ я ни былъ), что вы даже относитесь ко мнѣ несовсѣмъ безразлично, такъ дайте мнѣ услышать это отъ васъ, прежде чѣмъ мы разстанемся. Дайте мнѣ услышать, какъ поступили бы вы со мной, если бъ считали меня ровней.

— Это невозможно, мистеръ Рейборнъ. Какъ могу я считать васъ равнымъ себѣ? Если бъ я могла смотрѣть на васъ, какъ на равнаго, вы не были бы для меня тѣмъ, что вы есть. Какъ могла бы я тогда вспоминать тотъ вечеръ, когда я впервые увидѣла васъ и когда я вышла изъ комнаты оттого, что вы такъ пристально смотрѣли на меня? Или ту ночь — вѣрнѣе, то утро, когда вы принесли мнѣ вѣсть о смерти моего отца? Или другіе вечера, когда вы приходили посидѣть со мной потомъ, на мою вторую квартиру? Или то, что вы, видя мое невѣжество, мою темноту, позаботились, чтобы я могла кое-чему научиться. Или то, съ какимъ благоговѣніемъ я смотрѣла на васъ, какъ удивлялась вамъ и какъ вначалѣ думала даже, что вы слишкомъ добры, что такъ заботитесь обо мнѣ?

— Только «вначалѣ», Лиззи? А послѣ этого «вначалѣ», что вы думали обо мнѣ? Очень дурнымъ считали меня?

— Я не говорю этого. Я этого не думаю. Но послѣ перваго удивленія и удовольствія, что меня замѣтилъ человѣкъ, такъ непохожій ни на кого, кто говорилъ со мной до тѣхъ поръ, я начала чувствовать, что было бы, можетъ быть, лучше, если бъ я никогда не видѣла васъ.

— Почему?

— Потому, что вы были не такой, какъ другіе, — отвѣчала она тихимъ голосомъ. — Потому, что разница такъ безконечна, такъ безнадежна… Пощадите меня!

— А думали ли вы когда-нибудь обо мнѣ, Лиззи? О моихъ чувствахъ? — спросилъ онъ горько, почти уязвленный.

— Не много, мистеръ Рейборнъ. Не много до нынѣшняго дня.

— Вы мнѣ скажите — почему?

— До нынѣшняго дня мнѣ въ голову не приходило, что вы нуждаетесь въ этомъ. Но если вы въ самомъ дѣлѣ въ этомъ нуждаетесь, если вы чувствуете въ сердцѣ своемъ, что я вамъ дорога и что намъ не остается въ этой жизни ничего кромѣ разлуки, то помоги вамъ Богъ!

Чистота, съ какою она косвеннымъ образомъ вылила въ этихъ словахъ и собственную свою любовь и собственное страданіе, произвела на него глубокое впечатлѣніе ненадолго. Онъ держалъ ее въ объятіяхъ почти такъ, какъ если бы она была освящена для него смертью, и поцѣловалъ ее — одинъ только разъ — почти такъ же, какъ поцѣловалъ бы умершую.

— Я обѣщалъ, что не пойду ни съ вами, ни за вами. Но не проводить ли васъ теперь? Я могу идти поодаль, не теряя васъ изъ виду. Вы взволнованы и, кромѣ того, становится темно.

— Я привыкла ходить одна въ такіе часы. Нѣтъ, прошу васъ, не провожайте меня.

— Даю слово. Ничего больше, Лиззи, я сегодня не могу обѣщать кромѣ того, что я постараюсь сдѣлать все, что могу.

— У васъ есть только одно средство избавить отъ муки себя и меня. Завтра же уѣзжайте отсюда.

— Постараюсь.

Онъ сказалъ это серьезнымъ, грустнымъ тономъ. Она на секунду коснулась рукой его протянутой руки, потомъ повернулась и пошла прочь вдоль берега.

«Ну, могъ ли бы повѣрить этому Мортимеръ?» пробормоталъ Юджинъ спустя минуту, все еще стоя на томъ мѣстѣ, гдѣ она оставила его. «Да я и самъ не вѣрю».

Это относилось къ тому обстоятельству, что на его рукѣ, которою онъ прикрывалъ себѣ глаза, оказались слезы.

«Какъ было бы смѣшно, если бъ меня застали въ такомъ видѣ» — была слѣдующая его мысль. А послѣдовавшая за этой вытекала уже изъ поднимавшагося въ немъ чувства досады на причину его слезъ: «А все-таки у меня большая власть надъ ней, какъ бы она ни упорствовала въ своемъ рѣшеніи».

Эта мысль привела ему на память ея жалкое лицо и всю ея обезсилившую фигуру въ тотъ моментъ, когда она поникла подъ его взглядомъ. И, всматриваясь въ этотъ воспроизведенный имъ образъ, онъ снова видѣлъ, казалось ему, проблескъ страха въ ея мольбѣ, въ этомъ ея сознаніи своей слабости.

«Она любитъ меня. А такая искренняя, глубокая натура должна быть глубока и въ страсти. Какъ бы ни боролась она съ своимъ чувствомъ, она въ концѣ концовъ отдастся ему. Не можетъ она отказаться отъ своей натуры, какъ я не могу отказаться отъ своей. И какъ моя натура несетъ въ себѣ свои страданія и свою кару, такъ и ея, вѣроятно.»