Артур Мейчен - Тайная слава

Усевшись на убогую лавочку и заказав пиво, он начал вслушиваться в словесные дебри общего зала — то была бессмысленная, одновременно злобная и сентиментальная болтовня, перемежавшаяся постоянными апелляциями к какому-нибудь Биллу или Тому, со средневековыми оборотами речи и словечками вроде тех, что в свое время с воодушевлением и смаком изрыгал на бумагу Чосер. Шарканье кружек по столам и звяканье меди о цинковый прилавок служило сквозной темой этой симфонии.

Дайсон спокойно раскуривал трубку, когда к нему в закуток проскользнул неопределенного вида господин. Увидев удобно расположившегося в углу Дайсона, незнакомец резко вздрогнул и быстро огляделся по сторонам. Он словно был подключен к проводу какого-то неисправного электрического устройства — в ответ на вопрос буфетчика о том, что ему подать, нервный посетитель едва не метнулся прочь из зала, а получив свою кружку пива, едва не расплескал ее на стол, пытаясь поднести к губам.

Дайсон не без интереса рассматривал сего господина. Тот был до подбородка закутан в шарф и прятал глаза под полями мягкой фетровой шляпы. Он съеживался, когда ему казалось, что на него смотрят, и принимался дрожать как желе от всякого чуть более хриплого, чем обычно, выкрика, доносившегося из общего зала. Такая взвинченность невольно внушала жалость, и Дайсон уже хотел было обратиться к господину с каким-нибудь пустым вопросом, как тут к ним подошел еще один человек. Дайсона вновь прибывший не заметил. Положив руку на плечо его соседу, он что-то еле слышно пробормотал тому на ухо и сразу же исчез.

Дайсон с изумлением признал в стремительно промелькнувшем господине гладко выбритого и велеречивого мистера Бартона, но времени как следует удивиться этой внезапной встрече у него не было — он был всецело поглощен плачевным и одновременно смехотворным зрелищем. Едва почувствовав прикосновение руки Бартона к своему плечу, несчастный невротик крутанулся как на шарнирах и тут же отпрянул назад с тихим жалобным писком попавшего в западню кролика. Кровь отхлынула у бедняги от лица; оно посерело так, словно на него легла тень смерти, и Дайсон уловил сдавленный шепот:

— Мистер Дейвис! Ради бога, сжальтесь надо мной, мистер Дейвис! Клянусь, я… — тут несчастный умолк и, до крови кусая губы в отчаянной попытке обрести мужество (что ему явно не удалось, ибо он дрожал как осиновый лист), двинулся к выходу с видом человека, обреченного на верную гибель.

Минуты не прошло после его ухода, как Дайсон вдруг сообразил, что знает несчастного. Это был, вне всякого сомнения, тот самый молодой человек в очках, которого разыскивали по крайней мере три весьма изобретательные особы, повстречавшиеся Дайсону при различных обстоятельствах. Самих очков, правда, недоставало, но бледного лица, черных усов и быстрых взглядов по сторонам было достаточно, чтобы сразу же распознать его.

Дайсону стало ясно, что произвольная цепь случайностей вывела его на след некоего таинственного заговора — на след мерзкой змеи, протянувшийся по большим и малым дорогам лондонского космоса. Дайсон только диву давался при мысли о том, что именно ему, ничего не ведавшему и беспечному гуляке, была дарована возможность сквозь яркий занавес обычной жизни разглядеть тени тайных пружин и механизмов. И тут же окружавшая его тарабарщина, безвкусный блеск и грубая оживленность бара стали для Дайсона частью волшебства — ведь именно здесь, прямо у него на глазах, разыгралась сцена некой жестокой и таинственной драмы. Он увидел, как посерела парализованная ужасом человеческая плоть и как на расстоянии вытянутой руки перед ним разверзся вход в преисподнюю.

Пока Дайсон предавался всем этим размышлениям, к нему подошел буфетчик и одарил его тем выразительным взглядом, каким все буфетчики на свете дают понять посетителям, что те исчерпали свои права на занимаемое ими место. Дайсону пришлось заказать еще пива. Перебирая в памяти подробности случившегося, Дайсон вспомнил, что при первом порыве страха молодой человек поспешно вынул руку из кармана пальто и при этом раздался негромкий шлепок, как если бы что-то упало на пол.

Сделав вид, что уронил трубку. Дайсон начал шарить руками в темном углу. Нащупав некий предмет, он осторожно подтянул его к себе и, опуская потихоньку в карман, скосил глаза на свою находку. То была старомодная записная книжка в потертом сафьяновом переплете? цвета пивной пены.

Дайсон залпом осушил кружку и покинул бар, радуясь счастливой находке и строя предположения относительно ее возможного содержания. Он боялся обнаружить в записной книжке чистые странички или изнурительно-бессмысленные колонки записей о ставках на скачках, обращающие в фарс многообещающий вид старой сафьяновой обложки. Дайсон не без труда выбрался из мрачного убогого квартала и, оказавшись наконец на Грей-Инн-роуд, со всей возможной скоростью пересек Гилфорд-стрит и поспешил домой, мечтая о зажженной свече и уединении.

Добравшись до своей комнаты, Дайсон немедленно уселся за бюро, положил перед собой свою находку и глубоко задумался. Ему не хватало духу раскрыть книжку — он боялся, что его постигнет горькое разочарование. Наконец он наугад заложил палец между страничками — и с радостью увидел убористые строки рукописи. Так уж получилось, что первые два слова, бросившиеся ему в глаза, гласили: "Золотой Тиберий".

Дайсон немедля открыл первую страничку и принялся с живейшим интересом читать. То была

История молодого человека в очках

Посреди замызганной темной комнаты, расположенной, не сомневаюсь, в одной из самых грязных трущоб Клеркенуэла, я начинаю писать историю своей жизни, жизни, которая, ввиду того что ей ежедневно угрожают, неумолимо подходит к концу. С каждым днем — нет, с каждым часом! — враги все туже стягивают вокруг меня свои сети, и вот теперь я обречен на заточение в нищенской каморке, а выйти могу только навстречу верной гибели. Моя история, если ей случится попасть в хорошие руки, может предостеречь молодых люден от опасностей и ловушек, ожидающих всякого, кто сошел с пути истинного.

Зовут меня Джозеф Уолтерс. Выйдя из нежного возраста, я обнаружил, что обладаю небольшим, но приличным доходом, и решил посвятить свою жизнь наукам, свято веруя, что лишь образование сделает меня человеком. Я не имею в виду наше нынешнее "образование" — я вовсе не намеревался уподобляться тем, кто тратит всю свою жизнь на унизительное "редактирование" классики, марает на чистых полях достойнейших книг пустые поверхностные замечания и не покладая рук внушает публике непобедимое отвращение ко всему прекрасному. Монастырская церковь, превращенная в конюшню или пекарню, являет собой печальное зрелище, но еще более достоин сожаления шедевр, замаранный грубым пером комментатора и испещренный его гнусными пометками.