Александр Хьелланн - Избранные произведения

— Ты умелый парень, Пер! Но я не давал тебе разрешения уходить в море с нею вдвоем.

Поблизости не было никого, кто мог слышать, что именно сказал старик, но все, кто наблюдал за ними из ближайших сараев или из хуторов, могли видеть, что оба раскланялись и что Мадлен даже протянула руку Перу; и всем стало ясно, что отныне отношения Пера со смотрителем маяка наладились. С этого дня как-то само собой установилось, что Пер имеет привилегию кататься в лодке с молодой барышней.

Пер долго раздумывал, кого ему брать с собой на рыбную ловлю. Он хорошо понимал, что все удовольствие оказалось бы испорченным, если бы, скажем, с ними был один из его товарищей. Наконец он выбрал на одном хуторе очень бедного придурковатого парня, который был к тому же туг на ухо. Соседи не могли понять, зачем Пер брал Дурачка-Ганса с собою в лодку. Но Пер был доволен своим выбором, да и Мадлен тоже, и когда она через несколько дней, заглянув в комнату отца, весело крикнула: «Я поеду кататься с Пером!» — она с чистой совестью могла добавить: «Он, конечно, взял с собой еще одного парня, раз уж ты на этом настаиваешь!»

Про себя она посмеивалась, спускаясь к берегу в лодку. А смотритель маяка подошел к своей подзорной трубе. Все в порядке. На корме сидел Пер; вот сейчас в лодку быстро спрыгнула Мадлен; а у мачты сидела некая личность мужского пола в куртке из грубой шерстяной ткани. Они шли на юго-запад.

— Bien! [7] Хорошо (франц.). — успокоенно произнес старик. — Это хорошо, что с ними есть посторонний человек. Хорошо во всех отношениях!

Самой высокой точкой растянувшегося на много миль плоского песчаного берега был Братволлский мыс. Здесь был построен маяк на краю склона, спускавшегося к морю так круто, что у каждого, кто отваживался сбегать вниз, замирало сердце. Овцы с незапамятных времен протоптали по этому крутому склону сложную сеть тропинок, казавшихся издали темноватыми полосами и фестонами.

К югу от самой высокой и широкой площадки мыса, на которой стоял маяк, берег крутыми зигзагами отступал назад, а на другом конце полукруга расположились большие хутора Братволла — густое скопление домов, похожее на деревушку.

Внизу под хуторами на берегу была маленькая пристань, защищенная молом из тяжелых гранитных глыб. Пристань была видна с маяка, и Мадлен всегда могла различить лодку Пера, которую она знала не хуже, чем свою комнату.

Маяк был построен на юго-западном краю мыса, — он был не выше жилого дома. В комнате Мадлен — необычайно просторной и светлой — одно большое окно было обращено к морю, а другое на север, на обширные песчаные равнины, поросшие вереском и диким овсом.

В рабочей комнате смотрителя маяка были книги, письменный стол и наиболее важный для него предмет — подзорная труба. Ее можно было поворачивать на штативе и наблюдать местность, расположенную к северу, а также открытое море. У Мадлен в этой комнате были цветы и рабочий столик; красивая мебель, заказанная дядей Гарманом в Копенгагене (советник надивиться не мог, до чего дешево эта мебель обошлась!), была особенно хороша в этой светлой приятной комнате.

В длинные вечера, когда зимние штормы дули прямо с моря и обрушивались на маленький маяк, отец с дочерью уютно сидели за толстыми стенами и запертыми ставнями, а свет от фонаря маяка ровным ослепительным лучом струился на волны, кипевшие и клокотавшие внизу, у берега. Этот постоянный шум моря вплетался в их разговоры, в их смех, в музыку Мадлен, и вся жизнь их была проникнута свежестью постоянно меняющегося моря, которое дышало внизу, под окнами.

Мадлен почти полностью унаследовала от отца его легкий нрав; но ей была свойственна еще какая-то настойчивость: одна из гувернанток называла это упрямством. Поэтому, когда она выросла, оказалось, что характер ее сильнее, чем у отца. Отец обычно уклонялся от прямых объяснений; это теперь был его излюбленный метод в обращении с нею; он смеялся над своим маленьким тираном, а она трепала его густые вьющиеся волосы. Когда старик, отчасти по рассеянности, принимался рассказывать истории, которые грозили принять рискованный оборот, Мадлен строго останавливала его. Но если случалось, что отец из-за какого-нибудь пустяка бывал действительно недоволен ею, Мадлен принимала это близко к сердцу и долгое время не могла забыть. Она была веселой и смелой, но, как растение, нуждалась в солнечном свете и боялась непогоды: когда отец бывал угрюм, Мадлен казалось, что это ее вина, и она сразу становилась грустной.

Мадлен унаследовала от отца темно-карие блестящие глаза и походила на него стройностью и грацией движений. Но рот у нее был слишком велик, цвет кожи — темноват. Каждый согласился бы назвать ее интересной девушкой, но никто не назвал бы ее хорошенькой; многие молодые люди были даже того мнения, что она просто некрасива.

В один прекрасный солнечный день ранней весной Пер сидел в своей лодке, неподалеку от причала, и поджидал Мадлен. На этот раз он не взял с собою Дурачка-Ганса, так как и он и Мадлен были согласны, что это совершенно ни к чему, ведь придется идти на веслах; да притом нужно было только переменить на ночь наживку в сетях для омаров.

Один за другим выезжали рыбаки, обгоняя маленькую парусную лодку; каждый из них успевал бросить Перу лукавое словцо, и снова это было все то же назойливое «Подожду-ка!» Он злился, неподвижно держа в руках весла и глядя прямо на холм.

Там все было тихо. Крепкий маленький каменный дом мирно и уютно покоился в ярком солнечном свете. Солнце блестело и на влажных веслах Пера и на красном колпаке маячного фонаря. Пер видел, как по маленькой галерее на маяке ходили мальчишки, которые чистили и протирали стекла.

Наконец-то Мадлен показалась на лестнице. Через мгновенье она уже была во дворе, перебежала лужок, примыкавший к маяку, и, отворив калитку, со всех ног помчалась вниз по обрыву.

— Ты ждал? — крикнула она, подбегая к краю причала.

«Не прыгай!» — хотел он крикнуть, но было уже поздно: с разбегу Мадлен спрыгнула с мостика прямо в лодку, поскользнулась и невольно села на переднюю доску; подол платья оказался в воде.

— Черт, а не девушка! — воскликнул Пер. Он сотни раз говорил, чтобы она не прыгала в лодку. — Ну, небось ушиблась?

— Нет! — отвечала она.

— А я вижу, что ушиблась!

— Только чуточку! — сказала Мадлен, глядя на него в упор, но на глазах ее были слезы, потому что она действительно сильно ссадила себе ногу.

— Ну, покажи! — сказал Пер.

— Нет, нельзя! — отвечала она и расправила платье. Пер стал грести к берегу.

— Что ты хочешь?

— Достать водки: я хочу растереть тебе ногу.

— Но я же сказала, что этого делать нельзя!

— Ну, а тебе вообще-то нельзя и быть со мною! — отвечал Пер.