Чарльз Диккенс - Замогильные записки Пикквикского клуба

В эту ночь мистер Пикквик спал очень дурно, и его воображение беспрестанно рисовало ненавистный образ вдовы Бардль вместе со всеми кляузами и крючками, придуманными и пущенными в ход на его погибель. Поутру на другой день, после завтрака, он, в сопровождении своего слуги, отправился к Грейскому скверу в гостиницу «Лебедя», где жил его адвокат.

— Самуэль! — сказал мистер Пикквик, озираясь кругом, когда они достигли конца Чипсайда.

— Что вам угодно, сэр?

— Куда теперь идти?

— В Ньюгетскую улицу.

Но, продолжая стоять на одном месте, мистер Пикквик испустил глубокий вздох и тоскливо взглянул на лицо своего слуги.

— О чем вздыхаете, сэр? — спросил Самуэль.

— Да так, мой друг, что-то взгрустнулось, — отвечал мистер Пикквик. — Этот проклятый суд назначен, кажется, на четырнадцатое число будущего месяца?

— На четырнадцатое февраля, сэр, — сказал Самуэль, — выбор удивительно замечательный.

— Отчего же замечательный?

— Да ведь это, сэр, валентинов день 10 , и вы, конечно, знаете, что Валентин шутить не любит, когда дело идет о наказании преступного возлюбленного.

Улыбка мистера Уэллера не пробудила ни малейшего луча веселости в душе ученого мужа. Мистер Пикквик круто повернул в Ньюгетскую улицу и, повесив голову, безмолвно продолжал свой путь.

Так они прошли несколько десятков шагов, думая каждый о своих собственных делах. Самуэль все время держался в нескольких шагах от своего господина; но вдруг ему пришла счастливая мысль сообщить старшине весьма интересный анекдот, возникший в его душе вследствие естественного сцепления идей, пробужденных видом внешних предметов. В мгновение ока он догнал ученого мужа и, указывая ему на дом, мимо которого они проходили, сказал:

— Видите вы эту колбасную лавку?

— Вижу.

— Это, сэр, знаменитая фабрика сосисок.

— Право?

— Я вам говорю. Года за четыре на этом месте произошла удивительная оказия.

— Какая?

— Не случалось ли вам слышать, как однажды изчез, неизвестно куда, почтенный джентльмен, торговавший ветчиной и колбасой в огромном размере?

— Его убаюкали, Самуэль, заборковали 11 , может быть? — спросил мистер Пикквик с беспокойством.

— Нет, сэр, — отвечал мистер Уэллер, — и я вам осмелюсь доложить, что бывают на свете предиковинные вещи. Джентльмен этот, сэр, был хозяином вот этой самой колбасной, которую вы видите. Он изобрел для своего ремесла патентованную паровую машину, где, так сказать, в одно мгновение ока огромнейшие камни могли растираться посредством чудодейственного жернова в мельчайший порошок и превращаться в сосиски первейшего сорта. Он выхлопотал даже привилегию на свои патентованные сосиски. Он гордился своим изобретением и смотрел, бывало, целыми часами, как работает его хитрая машина, приготовляя удивительные завтраки для джентльменских желудков. Вообще, сэр, он был совершенно счастлив и этой машиной, и двумя курчавыми мальчишками, которые бегали вокруг, называя его своим милым папашей; но беда в том, что судьба навязала ему на шею ехидную жену, отравлявшую весь этот домашний комфорт. От криков этой ведьмы дрожал, бывало, весь дом и дребезжали стекла, как от землетрясения. — «Послушай-ка, ты, моя душенька, — говорит однажды горемычный муж, потерявший всякое терпение, — если ты будешь продолжать эту потеху, — говорит он, — я уеду в Америку, чтоб отвязаться от тебя. Помяни мое слово». — «По мне, пожалуй, ты можешь провалиться сквозь землю, — говорит жена: — посмотрю я, как американцы уживутся с таким шайтаном». Затем она еще пуще окрысилась на бедного мужа, побежала в столовую и начала вопить во всю улицу, что вот, дескать, гадкий муж собирается отправить ее на тот свет и что ей давно житья нет в собственном доме. Эта комедия продолжалась часа три, до тех пор, пока ее глаза не закатились под лоб и она со всего размаха грянулась на пол, брыкаясь при этом и руками, и ногами. Очень хорошо-с. На другой день супруг ее пропал. Он не взял ни денег из хозяйственной кассы, ни запасного платья из своего гардероба: стало быть, он не уехал в Америку. На другой день он не воротился, и так прождали его напрасно целую неделю. Хозяйка напечатала объявление в газетах, публично извещая, что она во всем готова простить своего мужа, пусть только он придет домой. Такое объявление, конечно, делало ей великую честь, тем более что муж, собственно говоря, ни в чем не был виноват перед ней; но и после этой уловки он все-таки не воротился. Напрасно искали его во всех каналах, и напрасно два месяца подряд приносили к дверям колбасной лавки трупы всех утопленников и удавленников: ни один труп не представил ни малейшего сходства с пропавшим мужем, и соседи мало-помалу успокоились в том предположении, что колбасник пропал без вести. «Туда ему и дорога», — сказала неутешная супруга и, отложив всякие попечения, принялась торговать сосисками и колбасами. Однажды вечером приходит в ее лавку пожилой худощавый джентльмен и спрашивает сердитым голосом: «Вы, что ли, содержательница этой лавки?» — Я, — говорит она, — чего вам угодно? — «Я пришел, сударыня, — говорит он, — потребовать от вас отчета, за какие напасти намерены вы подавить своими проклятыми сосисками меня и все мое семейство? И кто вам сказал, сударыня, что медные пуговицы с гербами обойдутся вашей торговле дешевле свиного мяса?» — Как пуговицы! — говорит она. — Объяснитесь, милостивый государь. — «Нечего тут объяснять, — говорит пожилой джентльмен, развертывая клочок оберточной бумаги, где было штук двадцать или тридцать пуговичных половинок, — какой черт, сударыня, надоумил вас приправлять пуговицами эти проклятые сосиски? Хороша начинка!» — Ах! Ах! Это пуговицы моего супруга! — кричит вдова, и тут же с нею делаются страшные истерические корчи. — «Что это значит?» — визжит пожилой джентльмен, побледневший, как полотно. — Все теперь ясно для меня! — визжит вдова. — Муж мой, в припадке безумия, превратил себя самого в сосиски!

— И это, сэр, была сущая правда, — заключил мистер Уэллер, устремив пристальный взгляд на испуганную физиономию мистера Пикквика, — только до сих пор в общем мнении остается под спудом, сам ли он бросился в свою патентованную машину, или кто-нибудь его пихнул. Достойно замечания, сэр, что пожилой сухощавый джентльмен, страстный любитель сосисок, не мог с этой поры даже слышать о них.

Вскоре после этого трогательного повествования господин и слуга прибыли в квартиру мистера Перкера. Лоутон, главный его конторщик, стоял подле приотворенной двери, разговаривая весьма небрежно с каким-то горемыкой в истасканном сюртуке, в сапогах без подошв и в перчатках без пальцев. Во всех чертах его тощего лица ярко отражались следы продолжительных страданий, и он, по-видимому, живо чувствовал свое крайнее унижение, потому что тотчас же отпрянул назад в темный угол, едва завидел нового пришельца.