Чарльз Диккенс - Замогильные записки Пикквикского клуба

При этом вопросе мистер Скимпин поклонился и выступил вперед, давая таким образом уразуметь, что он имеет честь быть ассистентом мистера сержанта Бузфуца.

— Я защитник ответчика, милорд, — сказал мистер сержант Сноббин.

— Кто ваш ассистент, брат Сноббин?

— Мистер Функи, милорд.

— Сержант Бузфуц и мистер Скимпин защищают истца, — проговорил судья, записывая имена их в свою книгу. — Ответчика защищают сержант Сноббин и мистер Мунки.

— Прошу извинить, милорд, — Функи.

— Очень хорошо, — сказал судья: — я никогда не имел удовольствия слышать фамилию этого джентльмена.

Здесь мистер Функи поклонился и улыбнулся; судья тоже поклонился и улыбнулся; и потом мистер Функи, раскрасневшись до самых ушей, старался принять на себя по возможности спокойный и беззаботный вид.

— Продолжайте, — сказал судья.

Еще раз блюстители палатского благочиния прокричали по всей зале: «Тише! Тише!» Мистер Скимпин взял бумагу, обратился к присяжным и в буквальном смысле промурлыкал перед ними экстракт, где в коротких словах изложена была сущность всего процесса. Присяжные буквально не услышали ни одного слова, и содержание процесса теперь, как прежде, осталось для них таинственной загадкой.

С величайшим достоинством и важностью сержант Бузфуц поднялся со своей скамейки, переговорил с мистером Додсоном, пошептался с мистером Фоггом, накинул на плечи свою судейскую мантию, поправил свой парик и твердыми ногами взошел на кафедру для произнесения своей речи в назидание присяжных. Приступ речи был обыкновенный.

— Милостивые государи, — начал сержант Бузфуц, — с той поры, как началась моя служебная деятельность, и вплоть до настоящей минуты я еще ни разу не всходил на эту кафедру с теми чувствами глубочайшего волнения, которые теперь проникают весь мой организм при мысли об ужасной ответственности за дело, добровольно принятое мною под свою защиту. Несмотря на совершеннейшую уверенность в правоте этого дела, я бы никогда, однако ж, не решился защищать его публично, если бы заранее глубоко не был убежден, что вы, господа присяжные, при своей обычной проницательности и светлом уме, легко изволите усмотреть невинность моей клиентки и будете, вероятно, так же, как и я, сочувствовать ее душевным скорбям и безотрадному положению, в какое поставила ее судьба, олицетворенная на этот раз в жалком образе закоснелой безнравственности и порока.

Присяжные переглянулись с видимым удовольствием друг на друга, и каждый из них почувствовал в эту минуту удивительную светлость в своем уме и необычайную проницательность в своем мозгу.

— Вы уже слышали, милостивые государи, от моего ученого друга, — продолжал сержант Бузфуц, зная очень хорошо, что присяжные физически не могли расслышать ни одного слова из уст его ученого друга; — вы уже слышали, милостивые государи, от моего ученого друга, что дело, в настоящем случае, идет о нарушении обещания вступить в законное супружество, при чем правая сторона требует неустойки в тысячу пятьсот фунтов стерлингов британской монеты. Но вы не могли слышать от моего ученого друга, в чем состоят факты и дальнейшие подробности этого дела. Эти-то факты, милостивые государи, и эти-то дальнейшие подробности я и обязан, по долгу своего призвания, изложить перед вами.

— Клиентка моя — вдова… да, милостивые государи, моя клиентка — вдова. Покойный мистер Бардль, служивший с честью и славой своему отечеству при сборе таможенной пошлины и наслаждавшийся несколько лет безмятежными удовольствиями счастливого супружества, почти незаметно отлетел от этой жизни в другой, лучший мир, искать того успокоения, которого не могла доставить ему британская таможня.

При этом патетическом описании кончины мистера Бардля, которому незадолго до переселения его в лучший мир проломили голову медной кружкой в одной харчевне, голос ученого сержанта задрожал, колебался, и он продолжал с величайшим волнением:

— Незадолго до своей смерти мистер Бардль напечатлел свой образ и совершеннейшее подобие на этом невинном отроке, которого вы видите, милостивые государи. С этим невинным младенцем, единственным залогом и наследием от покойного супруга, миссис Бардль отступила от житейских треволнений и удалилась в тихую Гозуэлльскую улицу, чтобы безмятежно предаваться своей грусти. Здесь-то, милостивые государи, на одном из окон своего домика она прибила билетик с простой надписью, начертанной ее собственной рукой: «Отдаются комнаты внаймы с мебелью и со всеми удобствами для холостого джентльмена. О цене спросить хозяйку».

Здесь сержант Бузфуц приостановился. Некоторые из присяжных сочли нужным внести этот документ в свои книги.

— От какого числа был этот билетик? — спросил один из присяжных.

— На этом билетике, милостивые государи, вовсе не было выставлено числа, — отвечал сержант Бузфуц, — но мне достоверно известно, что он был прибит на одном из ее окон ровно за три года от настоящего времени. Прошу господ присяжных вникнуть глубже в истинный смысл этого документа. «Отдаются комнаты внаймы с мебелью и со всеми удобствами для холостого джентльмена!» Не видите ли вы здесь, милостивые государи, явного предпочтения, оказываемого моей клиенткой мужскому полу перед женским? Неудивительно. Тогдашнее мнение миссис Бардль о мужчинах основывалось на продолжительном наблюдении бесценных качеств ее покойного супруга. Страх, опасение, недоверчивость, тревожные сомнения не имели ни малейшего места в ее чистом и — увы! — неопытном сердце. «Мистер Бардль, — говорила вдова, — мистер Бардль был честный человек; мистер Бардль никогда не нарушал честного слова, никогда не был обманщиком; мистер Бардль тоже в свое время был холостым джентльменом, прежде чем женился на мне. От холостого джентльмена только могу я ожидать покровительства, помощи, утешения, душевной отрады. Один только холостой джентльмен может мне напоминать, некоторым образом, самого мистера Бардля, когда он в первый раз пленил и очаровал мое юное и чистое сердце. Итак — одному только холостому джентльмену я должна отдать внаймы свои меблированные покои». Действуя под влиянием этого прекрасного и трогательного побуждения, которое, без сомнения, служит наилучшим украшением нашей натуры, милостивые государи, печальная и одинокая вдова осушила свои слезы, омеблировала первый этаж своего домика, прижала невинное дитя к своему материнскому сердцу и прибила вышеозначенный билетик на одном из окон своей чистой и опрятной гостиной. Но долго ли он там оставался? Нет. Змей-соблазнитель стоял на страже, сети были расставлены, подкопы подведены, фитиль подожжен — последовал взрыв, страшный, роковой взрыв. Едва прошло три дня — только три дня, милостивые государи, как гнусное двуногое существо со всеми внешними признаками мужчины, а не чудовища, постучалось в двери дома миссис Бардль. Ему отворили: оно вошло, переговорило о цене, наняло квартиру, и на другой день вступило во владение прекрасных меблированных комнат, снабженных всеми удобствами для холостого джентльмена. Это двуногое животное — Пикквик, милостивые государи, не кто другой, как Пикквик, жалкий ответчик по делу моей клиентки.