Чарльз Диккенс - Замогильные записки Пикквикского клуба

Господин вице-президент Стерлейх, явившийся в присутствие за болезнью президента, был джентльмен чрезвычайно низенького роста и жирный до такой степени, что, казалось, весь его организм состоял из жилета и толстой головы. Он поковылял на своих маленьких ножках к президентской ложе и, отвесив на все стороны нижайшие поклоны, уселся на свое место, засунув свои ноги под стол и положив свою треугольную шляпу на стол. Только его и видели. От всей фигуры вице-президента для посторонних наблюдателей остались только миниатюрные рысьи глазки, заплывшие жиром, широкое розовое лицо и около половины огромного, чрезвычайно комического парика.

Лишь только вице-президент занял свое место, смотритель за порядком в партере закричал повелительным тоном: «Тише!» — и вслед за тем смотритель за порядком в галерее забасил во все горло: «Тише!» — и этот же самый крик повторили на разные распевы четверо других блюстителей благочиния в судебной палате. Когда таким образом восстановилась требуемая тишина, джентльмен в черном костюме, заседавший подле вице-президента, начал перекликать громким голосом имена присяжных, и после этой переклички оказалось, что только десять специалов были налицо в судебной палате. Надлежало двух остальных, для дополнения законного числа, выбрать из обыкновенных смертных, которые имели право быть не специальными присяжными, и выбор господина сержанта Бузфуца пал на зеленщика и аптекаря, которых в ту же минуту подвели к президентской кафедре.

— Отвечайте на ваши имена, джентльмены, — сказал джентльмен в черном костюме, — Ричард Опвич.

— Здесь, — откликнулся зеленщик.

— Фома Гроффин.

— Здесь, — откликнулся аптекарь.

— Возьмите книгу, господа. Вы дадите клятву, что будете по чистой совести и…

— Прошу извинить, милорд, — сказал аптекарь, мужчина тонкий и высокий с землистым цветом лица, — я не могу быть присяжным и надеюсь, что вы освободите меня от этой обязанности.

— На каком основании, сэр? — спросил вице-президент Стерлейх.

— В аптеке моей нет провизора, милорд, — сказал аптекарь.

— Это меня не касается, сэр, — возразил мистер вице-президент Стерлейх. — Почему нет у вас провизора?

— Еще не приискал, милорд, — отвечал аптекарь.

— Это весьма дурно и неосторожно с вашей стороны, — сказал вице-призедент сердитым тоном. Было известно всем и каждому, что у мистера Стерлейх чрезвычайно вспыльчивый и раздражительный темперамент.

— Знаю, что дурно, милорд; но теперь уж этому пособить нельзя, — сказал аптекарь, — позвольте мне идти домой.

— Привести к присяге этого господина! — закричал вице-президент.

Джентльмен в черном костюме начал выразительным и громким голосом:

— Вы дадите при сем торжественную клятву, что будете по чистой совести и…

— Стало быть, милорд, вы непременно требуете, чтоб я был присяжным? — перебил аптекарь.

— Непременно.

— Очень хорошо, милорд: в таком случае, я должен объявить, что прежде чем кончится здесь этот процесс, в доме моем произойдет убийство. Можете располагать мною, если угодно.

И прежде чем вице-президент собрался произнести ответ, несчастный аптекарь приведен был к присяге.

— Я хотел только заметить, милорд, — сказал аптекарь, усаживаясь на скамье присяжных, — что в аптеке моей остался один только мальчик, рассыльный. Он довольно умен и расторопен, милорд, но еще не успел ознакомиться с аптекарскими аппаратами и, сверх того, забрал себе в голову, будто acidum hydrocianicum, синильная кислота, милорд, приготовляется из лимонного сока, растворенного в микстуре из английской соли. Я уверен, милорд, что в мое отсутствие он сделает гибельный опыт. Впрочем, теперь уже это будет ваше дело, и совесть моя спокойна.

С этими словами аптекарь принял самую комфортабельную позу, и веселое лицо его выразило совершеннейшую преданность судьбе.

Поведение аптекаря поразило глубочайшим ужасом чувствительную душу мистера Пикквика, и он уже собирался предложить по этому поводу несколько интересных замечаний, как вдруг внимание его было отвлечено другим, более назидательным предметом. По всей палате раздался смутный говор, возвестивший о прибытии миссис Бардль. Сопровождаемая и поддерживаемая приятельницей своею, миссис Клоппинс, интересная вдовица, склонив голову и потупив глаза, выступала медленно и неровными шагами на середину залы, и адвокаты приготовили ей место на противоположном конце той самой скамейки, где сидел мистер Пикквик. Мистер Додсон и мистер Фогг немедленно распустили над ее головой огромный зеленый зонтик, чтоб укрыть свою прекрасную клиентку от взоров нескромной толпы. Затем появилась миссис Сандерс, ведя под руку юного Бардля. При взгляде на возлюбленного сына миссис Бардль затрепетала, испустила пронзительный крик и облобызала его с неистовым выражением материнской любви, после чего с нею сделался глубокий обморок. Добрые приятельницы мало-помалу привели ее в чувство, и миссис Бардль, бросая вокруг себя отуманенные взоры, спросила голосом слабым и дрожащим, куда ее привели и где она сидит. В ответ на это миссис Клоппинс и миссис Сандерс, оглядываясь во все стороны, пролили горючие потоки слез, между тем как Додсон и Фогг умоляли ее успокоиться ради самого неба. Сержант Бузфуц крепко вытер свои глаза большим белым платком и бросил искрометный взгляд на всех присяжных. Вице-президент тоже, казалось, был расстроган до глубины души, и многие из посторонних зрителей проливали самые искренние слезы.

— Мастерская обстановка, почтеннейший! — шепнул Перкер мистеру Пикквику. — Додсон и Фогг повели отлично свое дело…

Когда Перкер говорил, миссис Бардль начала мало-помалу приходить в себя, между тем как приятельница ее миссис Клоппинс, после тщательного обозрения пуговиц юного Бардля, поставила его на полу, спиной к матери и лицом к президентской кафедре, чтобы таким образом он удобнее мог пробудить чувства соболезнования и симпатии в сердцах присяжных и судей. Этот маневр сопровождался, однако ж, значительными затруднениями и упрямством со стороны неопытного сына вдовицы: невинный младенец вообразил в простоте сердечной, что поставить его пред глазами грозного судьи значило — подвергнуть его заморской ссылке на вечные времена за преступление неизвестного рода. Поэтому он долго плакал и кривлялся, прежде чем, при содействии господ Додсона и Фогга, удалось сообщить правильную позицию его организму.

— Бардль и Пикквик, — провозгласил наконец джентльмен в черном костюме, вооруженный теперь огромным листом бумаги.

— Милорд, я имею честь быть защитником вдовы, — сказал мистер сержант Бузфуц.

— Кто будет вашим ассистентом, брат Бузфуц? — спросил судья.