Чарльз Диккенс - Замогильные записки Пикквикского клуба

Между тем игра на другом столе имела совершенно противоположный характер. Неизменными партнерами с одной стороны были: мисс Изабелла Уардль и мистер Трундель; с другой — Эмилия Уардль и мистер Снодграс; с третьей — мистер Топман и тетушка. Все остальные члены, пожилые леди и джентльмены, принимали также весьма деятельное участие в общем марьяже. Старик Уардль поминутно хохотал до упаду, и за ним — все старушки заливались самым единодушным смехом. Какими-то судьбами одной старой леди всегда приходилось платить за полдюжины карт, и при этом весь круглый стол надсаживался и дрожал от громкого смеха. Если старушка начинала сердиться, смех раздавался еще громче и дружнее и получал такую заразительную силу, что под конец она и сама хохотала громче всех. Стоило незамужней тетке выиграть марьяж — что случалось довольно часто — молодые девицы вновь принимались хохотать, причем мистер Топман тихонько пожимал из-под стола дебелую руку старой девы, и она принимала торжественно-лучезарный вид, показывая несомненными признаками, что марьяж для нее совсем не такая дикая мечта, как воображают некоторые легкомысленные особы: вострушки ловили на лету тайные мысли незамужней тетушки и опять начинали хохотать. Степеннее других вел себя мистер Снодграс, уже пылавший поэтическим жаром к своей прекрасной подруге. Беспрестанно нашептывал он ей остроумные изречения поэтического свойства, и это крайне забавляло одного кругленького старичка, сообщившего несколько дельных замечаний насчет таинственного сходства случайной партии за карточным столом и существенной партии в делах человеческой жизни: намек был ловкий и тонкий, заставивший покраснеть мисс Эмилию Уардль и хохотать от чистого сердца всех старых джентльменов и леди. Великосветские шутки и остроты мистера Винкеля, известные всему столичному миру, встретили дружное сочувствие и в этом скромном сельском кругу, и мистер Винкель был в самом зените почестей и славы. Добродушный пастор из Дингли-Делля был также очень весел и любезен, потому что видел вокруг себя счастливые лица, достойные наслаждаться скромными благами семейной жизни. Словом сказать, все веселились, шумели и резвились напропалую, потому что веселость у всех вообще и каждого порознь происходила от чистейшего сердца.

Вечер быстро пролетел между приятными забавами, и когда наконец подали сытный ужин, приправленный радушием молодых хозяек, мистер Пикквик почувствовал в глубине души, что он был в эту минуту на верху земного благополучия, какое только доступно человеку в этом подлунном мире, исполненном житейских треволнений. После ужина все общество уселось вокруг камина, где горел веселый огонек. Гостеприимный хозяин занял место подле кресел своей матери, поспешившей подать ему свою почтенную руку.

— Люблю я, господа, этот старый камин, — сказал мистер Уардль, испустив глубокий вздох и пожимая руку старой леди, — люблю, потому что здесь, перед этой решеткой, протекли счастливейшие минуты моей жизни. Не здесь ли и вы, матушка, проводили свои давнишние годы, когда сидели маленькой девочкой на этой маленькой скамейке — не здесь ли, а?

С грустной улыбкой старушка покачала головой, и слеза покатилась по ее почтенному лицу, когда целый ряд воспоминаний о протекшей жизни обрисовался перед ее мысленным взором.

— Извините, господа, что я с такой любовью говорю об этих вещах, — сказал хозяин после короткой паузы. — Надеюсь, мистер Пикквик, вы можете войти в чувства болтливого старика, немножко гордого многочисленными воспоминаньями о стародавних временах.

— О да, я понимаю вас и глубоко уважаю ваши чувства, — сказал мистер Пикквик.

— Признаюсь, я не могу без особенной любви смотреть на старые дома и поля, — продолжал радушный джентльмен, — и мне всегда кажется, что я связан с ними какими-то родственными отношениями. Сколько воспоминаний пробуждает во мне наша маленькая деревенская церковь с ее зеленым плющом… кстати еще, почтенный наш священник сочинил песню в честь этого плюща, и, бывало, мы пели ее хором. Приятно, очень приятно. — Вы, кажется, допили ваш стакан, мистер Снодграс.

— Нет, покорно вас благодарю, — отвечал поэт, любопытство которого было теперь в высшей степени возбуждено последними замечаниями мистера Уардля. — Прошу извинить… вы, кажется, изволили говорить насчет какой-то песни.

— Да; но уж насчет этого вы потрудитесь обратиться к нашему почтенному другу, — отвечал мистер Уардль, указывая на пастора.

— Не могу ли я, сэр, просить вас об одолжении прочесть нам эту песню? — сказал мистер Снодграс.

— Почему же нет? Очень можете, — отвечал пастор, — только я должен наперед объяснить, что песня написана еще в первой молодости, когда я только что поступил на это место. Всего два куплета, без соблюдения даже стихотворных правил: вы отнюдь не будете ею довольны, сэр.

— Совсем напротив, вы сделаете всем нам величайшее удовольствие.

— Если так, извольте, я готов повторить перед вами произведение своей юности.

Смутный говор любопытства пробежал по всей гостиной, и почтенный пастор, после предварительных совещаний с женой, начал таким образом:

— Песня моя, господа, называется:

Зеленый плющ.

— Прекрасно, прекрасно! — воскликнул мистер Снодграс в порыве поэтического восторга. — Как хороша идея — кормить отборную зелень развалинами веков минувших! Ведь это, я полагаю, должно понимать в аллегорическом смысле?

— Разумеется, — отвечал пастор.

— Могу ли, с вашего позволения, украсить свой путевой журнал произведением вашей музы?

— Сделайте милость!

— И вы продиктуете?

— Извольте.

После диктовки стихотворение еще раз было прочтено для исключительного наслаждения мистера Пикквика, который, в свою очередь, нашел, что стихи были превосходны во всех возможных отношениях. Тетушка заметила, однако ж, и весьма справедливо, что отсутствие рифмы несколько уменьшает достоинство «Зеленого плюща», но мистер Снодграс объяснил весьма удовлетворительно, что рифма, собственно говоря, изобретена в продолжение средних веков, и что, следовательно, без нее легко обойтись в девятнадцатом веке.